Он развернул Аниту лицом к свету и заглянул в ее сиявшее счастьем лицо. Под взрослым женским макияжем он уловил детское выражение и искорки грусти в ее взгляде. Пальцами раненой руки легонько погладил ее лицо. Скулы стали менее напряженными от его прикосновения, когда он провел сверху вниз по щеке к подбородку, а потом неловко положил ей руку на затылок. Здоровая рука, крепкая, как стальной обруч, обвивала ее талию, и восторг пронзил все ее тело еще до того, как Фелипе коснулся ее губами, наполняя все ее существо лихорадкой фиесты.

— Где ты пропадала вчера? — допытывался Эдвард следующим утром.

— А ты? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я не очень хорошо себя чувствовал, если хочешь знать. Наверное, от жары. Вчера ведь было очень жарко. Арена раскалилась словно печка.

— Но Кэти говорила, что вы сидели в тени.

— Значит, я что-то съел. Да, вот в чем дело. Это точно — испанская еда!

— Объелся быком? — грубо пошутила Анита.

Он выглядел обиженным.

— Оставь. Я не в настроении шутить. Пришлось пропустить большую часть праздника, но я не зря провел время: вчера я кое-что разузнал. Вечером ты снова была с тем испанцем.

— Честно говоря, да. Это ты и разузнал? Его зовут Фелипе.

— Я хорошо знаю, как его зовут. Лучше, чем ты.

— Что это значит?

— Тебе не понравится то, что я скажу.

— Давай говори, посмотрим.

— Ты знаешь, что мы с Кэти встретили Клода Перримана?

— Знаю.

— Так вот. Я не очень хорошо себя чувствовал, и он отвез меня в отель. Он сам не хотел идти на праздник по причине траура. Да и я, признаться, тоже, так что остался, чтобы составить ему компанию, и мы долго говорили. Он все рассказал мне про этого испанца. Его зовут Фелипе Санчес. Он сын Пилар.

— Почему же мне это не должно понравиться? Это только говорит в его пользу. У него явно есть деньги, и он достаточно хорошо заботится о матери, если содержит ее. Не все сыновья такие заботливые.

— Я еще не закончил. Есть еще кое-что. Он богат. И если бы захотел, то мог бы купить десять таких вилл, как Каса-Эсмеральда. Дело в том, как он их зарабатывает.

— Ты предполагаешь, что он занимается чем-то предосудительным?

— Я ничего не предполагаю. Я сообщаю тебе одни факты.

— Ну, так и сообщай. Перестань делать из этого драму и скажи наконец, чем он занимается.

— Он сражается с быками. И убивает их. Он матадор.

Глава 5

Ну, подумала Анита, а чего ты ожидала, девушка? Разве тебя не согревало, не привлекало его отличие от других мужчин? Не ощутила бы ты себя обманутой, если бы он оказался банковским служащим, владельцем магазина или юристом, как Эдвард? Осторожность Эдварда и его предсказуемость раздражали Аниту. Но матадор!..

Эдвард был с ней очень нежен. Его мрачные глаза ловили ее взгляд; он опустил руки ей на плечи, словно все понял и теперь предлагал свою поддержку.

— Смешно, но случилось именно то, чего я так опасался. Я хотел, чтобы ты уехала из Англии, и пытался завлечь тебя идеей превратить Каса-Эсмеральда в отель. Хотел занять тебя делом. Но боялся, что ты сделаешь то, что сделала.

— А что я сделала?

— Влюбилась или думаешь, что влюбилась, в совершенно неподходящего человека.

— Ты, оказывается, предвидел и это? Какой ты, однако, проницательный!

Он вздохнул, услышав ее саркастическое замечание:

— Оказалось, не совсем. До недавнего времени ты вела такую занятую жизнь. До болезни матери музыка занимала все твое время, и ни один мужчина не мог бы выдержать соперничества с роялем и музыкой. Ты играла виртуозно, с чувством и удивительной техникой. У меня до сих пор сжимается горло от восторга, когда я вспоминаю твою игру. Какая жалость, что пришлось бросить музыку!

— Ты старый хитрый льстец, Эдвард Селби! Я никогда не играла очень хорошо. — Несмотря ни на что, Анита была польщена и тронута его похвалой. — Ты же знаешь, отчего мне все пришлось бросить. У мамы были ужасные головные боли, она страдала от малейшего звука. Иногда ее раздражало, если я начинала говорить громче, чем просто шепотом. Словно у нее крайне обострился слух. Так что повседневные звуки жизни, к которым мы привыкли и уже не слышим их, усилились в тысячу раз… Капанье воды из незакрытого крана, щелканье выключателя, кажется, даже чирканье спички — все раздражало ее.

— Ты поступила очень благородно.

— Ерунда! Я ничего такого не сделала.

— Только отказалась от единственного своего призвания и теперь брошена в жизнь без всякого опыта. Может быть, ты хорошо разбираешь ноты, но ровным счетом ничего не знаешь о том, как влюбляются и перестают любить, и ведешь себя, словно подросток-несмышленыш. Но ты давно уже не ребенок, взрослая женщина и, предполагается, должна иметь хоть какой-то опыт по части обращения с мужчинами, знать, как избежать некоторых ситуаций. А откуда у тебя этот опыт? Инез знала и боялась этого. Перед смертью она так и сказала мне: «Позаботься о ней, Эдвард. Защити, потому что в таком состоянии, в каком она теперь, она влюбится в первого встречного искателя приключений, который проявит к ней интерес».

Анита глянула на кольцо, подаренное Эдвардом, которое она носила не снимая на правой руке.

— Так вот почему… твоя забота?.. Потом что мама просила?

— Даже если бы Инез ничего мне не сказала, мне бы все равно пришлось приглядывать за тобой. Мы связаны…

— Каким образом, Эдвард?

Он застенчиво отвел глаза. Анита была совершенно озадачена, пока его робкая улыбка не намекнула на действительное положение вещей. Наверное, он думал, что сентиментальность — исключительно женская особенность. Видно, именно этим и объяснялось его неловкое притворство.

— Не забудь, я впервые увидел тебя, когда тебе был день от роду. Я очень тебя люблю, и мне бы не хотелось, чтобы ты влюбилась не в того…

— А Фелипе как раз тот, кто нужен.

Насмешливое его движение бровью словно вопрошало: «А откуда тебе знать?»

Она знала. Она чувствовала сердцем. Для Эдварда же это область являлась непознанной стихией. Его аналитический ум юриста требовал голых фактов. Анита сосредоточенно нахмурилась, словно готовясь к тому, чтобы представить дело в суде.

— Вот ты назвал Фелипе авантюристом, а знаешь, кто такой авантюрист? Это человек, гоняющийся за удачей, пользующийся недозволенными средствами в достижении цели, человек, который готов принять участие в любом опасном предприятии. Это все, кажется, во всем подходит Фелипе. Его профессия, конечно, не самая почетная, но на это должны были быть свои причины. Дело не в том, что человек делает, а почему он это делает. Я хочу сказать, нельзя наказывать ребенка за шалости, не потрудившись сначала выяснить, почему он так себя ведет. Разве нет?

— Вижу, этот парень нашел в твоем лице горячую защитницу. Ты хочешь сказать, что по какой-то неизвестной причине у него появилась потребность самовыразиться именно таким образом? Что он должен именно так самоутверждаться? Да?

— Или стараться быть похожим на кого-то. Может быть, на своего отца?

Откровенное непонимание, читавшееся во взгляде Эдварда, сменилось неловкостью и смущением, и он начал водить пальцем по скатерти. Ему ужасно не нравилось обсуждать вещи, которые имели хоть малейший привкус скандала, а может быть, походя очерняя Фелипе, он не хотел делать того же самого в отношении Пилар. Во всяком случае, заговорил он странно невыразительным голосом:

— Эта сторона его жизни несколько загадочна. Все знают, что у Пилар был когда-то мужчина. — Он поморщился, давая тем самым Аните новую пищу для сомнений. — Но все это очень туманно. Об этом вслух не говорят.

— А вот на тебя посмотришь и все сразу поймешь. Может быть, в этом и заключается причина?

— Да, может быть, — признался Эдвард с мрачным оживлением. — Если бы я не знал своего родителя, — осторожно продолжал он, — я бы задрал нос повыше только для того, чтобы досадить всем.