В «Майлзе Уоллингфорде» продолжена куперовская тема идеальной дружбы длиной в жизнь, которая усилена по сравнению с первой частью. Она связана прежде всего, конечно, с образом Марбла. Неясность и поиск — основные мотивы его жизненного пути — также находят здесь свое разрешение; с первых страниц романа, где происходит обретение им корней, семьи и дома, до последней — отправления Марбла в бессрочное плавание. Этот образ, наряду с образом Наба, звучит в «Майлзе У оллингфорде» символом постоянства человеческих чувств, цельности натуры (та же роль отведена Люси в любви, отсюда не случайно тяготение их с Марблом друг к другу перед кончиной последнего).
Мистерия дружбы приковывала внимание Купера издавна (вспомним отношения Чингачгука и Натти в пенталогии о Кожаном Чулке, Блюуотера и Оукса в «Двух адмиралах»). Недаром Марбл, неоднократно исчезая по видимости бесследно из повествования, чудесным образом всегда возвращается, как в первой, так и во второй части дилогии; по сути своей он не может пропасть, ибо дружба неуничтожима: она, как и любовь, исходит из тех же божественных источников, служит путеводной нитью бытия, а исчезает даже позже надежды — с последним дыханием человека. Кроме того, дружба как нечто, не имеющее материального измерения в приданом или в политических пристрастиях, не знающее сословного и расового деления, ни даже возрастных различий, является ощутимой личной жизненной ценностью. Она однозначно нравственна, служит обогащающим началом у Купера, это тоже духовная гавань, как и любовь, которая, в сущности, связана в романе с темой Провидения. Умирая, Марбл приобщается святых, «книжных» таинств Библии естественно, ибо он так же естественно уже вкусил благодатной дружбы и праведного труда в этом мире. Немаловажно, что таинство дружбы, скрепленной испытаниями, проявляется именно на море, которое делает Майлза и даже упрямого Марбла подлинными демократами, не ведающими различий между людьми по цвету кожи и достатку.
Таким образом, Марбл как персонаж играет принципиально важную роль в повествовании — и посредством своих «обобщений» о жизни, и параллелизмом собственной жизни карьере Майлза. Его точка зрения, нередко наивная, вполне народна своей глубинной логикой, например в требовании справедливости во всем, и часто выражается в юмористической форме. Марбл дан в постоянном поиске, в постановке вопросов и их разрешении; это не только действующий, но и размышляющий персонаж, и в этом он тоже близок Майлзу Уоллингфорду, только, в отличие от него, Марбл напрямую и вслух выражает свои соображения. Марбла, пожалуй, можно назвать морской ипостасью сущности Майлза, в то время как Люси — его «сухопутная» сущность, хотя, конечно, смысл этих образов «перекрывается» лишь отчасти. На всем облике Марбла лежит эта мрачноватая символика трагического непокоя: человек, «родившийся» на могильной плите, завещает сделать себе вечный дом из «ребра» корабля под названием «Меченый», уплывая на нем в бесконечность.
В тему дружбы вплетен и расовый мотив. Негр Наб, — конечно, символ преданности господину, но среди морской стихии он «выпрямляется», становясь равным своим белым товарищам, человеком на своем истинном месте, где он незаменим, и предстает частью общечеловеческого братства. Вообще говоря, тема черных американцев мало исследована применительно к Куперу, тогда как в ней он, коренной житель Нью-Йорка, глубоко созвучен проблематике американского Юга, предшественником которой в литературе «черной темы» и является.
Контрастным углублением метафоры о связях моря и суши является матримониальный мотив, все усиливающийся по мере приближения к концу повествования, где он завершается свадьбой. Беседы о женитьбе ведут, попеременно и совместно, на море — Наб, Марбл и Майлз, на суше — Майлз и Эндрю Дрюитт, Грейс и Люси, то есть практически все основные действующие лица, и даже второстепенные (например, негритянка Венера). Мотив б]эака впервые столь отчетливо в литературе США становится важной чертой «мифологического пласта» повествования — в данном случае с целью раскрытия содержательного ряда «женщина — суша — дом — цивилизация» в противопоставлении «мужчине — морю — кораблю — патриархальной воле». Оба ряда связывает, конечно, тема закона, но о ней лучше говорить отдельно, поскольку она принадлежит, в сущности, социально-политическому пласту повествования. В «Пионерах» Купер уже наметил образ женщины как цивилизующего начала; в «Майлзе Уоллингфорде» она противостоит дикости, воплощенной на сей раз не в лесах, а в морской стихии, с ее битвами и морским братством, не менее древним, чем туземное, ибо то и другое принадлежит к сфере родовых характеристик. В этом смысле пути Марбла и Майлза в конце концов расходятся: «союз» первого (посмертное единение) с морем служит признанием ценности прошлого, тогда как союз Майлза и Люси становится гармонией во имя будущего.
Во второй части дилогии женщина больше ассоциируется не с амбивалентностью, неясностью бытия, как было в первой, а с обретением пристанища, тихой гавани. В обеих частях дилогии жизнь героя проходит как бы под эгидой двух женских образов — Грейс и Люси.
Имя Грейс, конечно выбранное не случайно, богато смысловыми оттенками: здесь и милосердие, и благодать, и прощение, и милость (Господня). Все эти оттенки и проявляются в характере героини, и с этой точки зрения симптоматично, что она приходится родной сестрой Майлзу, на которого как бы переходит часть ее духовного естества. Не менее симптоматично, что Руперту (чье имя восходит к германоязычному Хродберт, Рупрехт и переводится как «блеск славы») изначально не суждено «обручиться» с благодатью и душевной щедростью, воплощенной в Грейс. Обнаруживая все большую нравственную обделенность, он как-то естественно выпадает из повествования, он ясен в низменности своей натуры, и конец его выглядит почти как подстрочное примечание, ибо большего он и не заслуживает.
Грейс, умирающая в начале второй части дилогии, как бы передает эстафету доброго гения Люси, второму важному женскому персонажу книги. Обе они, надо сказать, довольно схожи в описаниях Купера как идеализированные героини, воплощение внеземных истин и прежде всего — духовного совершенства. Изображение той и другой обнаруживает сильное влияние романтического художественного арсенала. Взаимонепонимание между Майлзом и Люси, конечно, с точки зрения реалиста может показаться неестественным (почти таким же странным, как внезапное появление «ниоткуда» у борта шлюпки английского фрегата). Однако, прочитываемое в романтическом контексте, непонимание это объяснимо общим таинством и превратностями, отмечающими человеческие отношения; и наложение двух традиций — реалистической и романтической — подчеркивает дар Купера, наследующего и переосмысливающего давние литературные приемы, восходящие то к Ренессансу (идеализация прекрасной дамы), то к античности (комедия случайностей и совпадений). Любопытно, что читательское восприятие Люси почти на всем протяжении дилогии обусловлено взглядом мужчины, к тому же молодого (двадцати трех лет), склонного к крайностям юности, да к тому же влюбленного в нее (по собственным словам Майлза, любовь — область, где уравновешенность и беспристрастность оценок невозможна). Когда же Люси в конце второй части дилогии раскрывается нам в своей объективности, а не через домыслы Майлза, она предстает не столько объемным характером, сколько идеей, воплощающей женское совершенство, — ею она на самом деле и являлась изначально.
История Майлза Уоллингфорда помещена в достаточно широкий социально-политический контекст, особенно учитывая «морское» место действия, доминирующее в романе. Даже среди американских собратьев по перу Купер выглядит весьма политически ангажированным писателем, с наибольшей прямотой выражающим свои взгляды, симпатии и антипатии. Последние явно преобладают, что и повлекло за собой специфику жизненной ситуации, отметившей сухопутную и морскую карьеру автора, которому за бескомпромиссность суждений доставалось от апологетов то проанглийского лагеря, то профранцузского. Важно поэтому «обобщить», говоря словами куперовского любимого персонажа, как эта особенность на страницах дилогии выявляет черты Купера — социального критика. Национально-американское происхождение писателя, к тому же немало поездившего по Европе, естественно взывало к культурологическим сопоставлениям: в них немало познавательного, примечательна меткость наблюдений, а нередко, что особенно ценно, острая актуальность суждений, справедливых и доныне.