Если я когда-либо стану продолжать повествование о своих приключениях, быть может, мне представится случай изобразить известные веяния времени, веяния, которые принимают характер, угрожающий подлинной свободе, и подменяют ее самой ужасной из всех тираний — тиранией подлога. Одному Богу известно, что нас ожидает; но ясно одно — мы должны вернуться к прошлому опыту, или мы обречены.

У меня не было арендаторов, которые бы вышли мне навстречу, но у меня были негры. Правда, готовился закон об освобождении этих невольников: лишь часть из них, помоложе, должна была остаться в услужении у хозяев на несколько лет, чтобы вознаградить тех за заботу и воспитание; но этот закон не мог произвести немедленную перемену в положении клобоннцев. Старики не хотели покидать меня и не покинули до конца своих дней; прошло много лет, прежде чем ослабли узы, которые связывали молодых негров со мной и моей семьей. По сей день около двадцати из них живут рядом со мной, в моих постройках, и на кухне всем заправляют они. Люси подготовила меня к встрече с этими детьми Африки; по ее словам, даже изгои присоединились к остальным, чтобы свидетельствовать свое почтение молодому хозяину. Почтение — не то слово; оно слишком сухое, а в их приеме было столько чувства! У негра, каковы бы ни были его недостатки, всегда любящее сердце.

Наконец я вспомнил о Марбле, и, попрощавшись с Люси, которая не позволила мне проводить ее до дома, бросился вниз по тропинке, и нашел помощника в экипаже у подножия холма, в глубокой задумчивости.

— Э, Майлз, ты, кажется, дорожишь этой своей землей, как моряк своим судном! — воскликнул Мозес, прежде чем я успел извиниться за то, что заставил себя так долго ждать. — Но я могу понять это чувство, и какое это счастье — спасти от бодмереиnote 161 землю, которая принадлежала твоему деду. Я считаю, это все равно что быть проклятым отшельником, когда ты один, как черт в болоте, в этом кишащем людьми мире; даже один поцелуй малютки Китти или одну морщинку матери я не променяю ни на какие необитаемые острова в океане. Давай садись, парень, — эге, да ты красный как розан, будто только и делал, что носился вверх и вниз по холму все время, пока тебя не было.

— Немудрено запыхаться, сбежав с такого холма. Ну вот, я рядом с тобой, что ты хотел узнать?

— Видишь ли, старина, когда ты ушел, я все думал, что надо делать подружке невесты. — До конца своих дней он настойчиво утверждал, что на моей свадьбе выступал именно в этом качестве. — Времени осталось мало, а я не хотел бы опозорить тебя в такой торжественный день. Во-первых, как мне одеться? У меня есть букет, про который ты написал в письме, он надежно спрятан в моем дорожном сундуке. Китти сделала его для меня на прошлой неделе, и это был хорошенький букетик, когда я его последний раз видел.

— А ты позаботился о бриджах?

— Да, да, они у меня тоже есть, да еще перевязанные ленточкой, как положено. Но все равно, Майлз, бегать без парусов как-то не соответствует моему телосложению. Если будет время, я бы хотел, чтобы к ним приделали пару капоров.

— Ты, верно, имеешь в виду гамаши, Мозес? Я что-то не слышал, чтобы подружка невесты была в бриджах и гамашах. Нет уж, придется тебе одеться как все.

— Ну ладно, одежда меня не так уж заботит, а вот как вести себя? Должен ли я поцеловать мисс Люси?

— Не мисс Люси, строго говоря, а миссис Новобрачную — без твоего поцелуя, думаю, не выйдет законного бракосочетания.

— Боже упаси, чтобы я хоть как-то помешал твоему счастью, дорогой мой мальчик; ты подашь мне сигнал, когда пора будет готовиться к бою, — ты же знаешь, у меня всегда за щекой табак.

Я пообещал не оставить его в беде, и Мозес вздохнул с облегчением. Я не хотел бы, чтобы у читателя создалось такое впечатление, что помощник воображал, будто он должен выступить на моей свадьбе в роли женщины — просто он хотел быть именно подружкой невесты. Трудности, которые он испытывал, лучше всего объяснят его слова, на которых и закончилась наша беседа.

— Если бы я вырос в приличной семье, — говорил он, — вместо того чтобы пуститься в плавание на могильном камне, брак не был бы для меня terra incognita. Но ты ведь понимаешь, Майлз, как это бывает, когда у человека нет родственников. Он может смеяться, и петь, и шуметь сколько душе угодно, и пытаться убедить всех, что у него полно друзей; но на самом-то деле он только проклятый отшельник, и живет он свой век, как если бы его оставили на необитаемом острове с парой свиней. В этом мире принято пускать пыль в глаза, но до конца играть свою роль ни у кого не получается. Из всех смертных, которых я встречал, тебе попалась та девушка, в которой притворства, можно сказать, почти что нет. Ты, Майлз, немного умеешь притворяться, вот, делал вид, будто тебе наплевать, а теперь оказывается, что ты все время прямо помирал от любви к девушке, на которой собираешься жениться; и мать тоже, добрая моя старушка, немного лукавит — говорит, что она совершенно довольна сыном, которого ей послал Бог; я, конечно, не такой ужасный праведник, но я мог бы быть лучше, и малютка Китти такая хитрюга — прикидывается, будто один мой поцелуй все равно что два поцелуя юного Брайта; но Люси Хардиндж — скажу тебе, я заметил в ней не больше притворства, чем приличествует юной девушке.

Эти слова свидетельствовали о том, что Мозес был человек наблюдательный. Другие, быть может, обладали более привлекательными чертами характера, но Люси отличала редкая искренность чувств, прямодушие и цельность. Я был несказанно рад, что Марбл по достоинству оценил ту, которая была бесконечно дорога мне, и я не преминул сообщить ему об этом, как только он закончил свою речь.

Негры встретили нас в полутора милях от дома. Наб выступал в роли церемониймейстера или, вернее, коммодора: он даже нес вымпелы, позаимствованные им на шлюпе, другие негры держали в руках столько морских символов, что нельзя было ошибиться: здесь чествуют моряка. Старый Купидон нес флаг «Уоллингфорда»; из сваек, молотков для игры в крокет, рукавиц, которые надевают парусникиnote 162, и шлагтовов было сооружено нечто балаганное. Все это венчал штранг табака, хотя табак я никогда не употреблял, разве только в сигарах. Наб повидал всякие процессии в городе, да и за границей, и приложил все усилия, чтобы теперь не ударить в грязь лицом. Правда, потом он отзывался об этом шествии не иначе как о «шествии ниггеров» и делал вид, что ни в грош не ставит все их усилия, но я видел, что он доволен причудливым спектаклем, который устроил по случаю моего возвращения, не в меньшей степени, чем раздосадован его провалом. А произошло вот что: не успел я подойти достаточно близко к самым старым неграм, как женщины зарыдали, а мужчины вскинули руки и закричали: «Масса Майл», «Масса Майл», выронив на землю все символы, и надо всем возобладали чувства в ущерб «законности и порядку».

Оставив высокопарный стиль, к которому пришлось прибегнуть, чтобы отдать должное фантазии Наба, замечу, что эти простодушные существа встретили меня бесконечно трогательно. Старики пожимали мне руку, а молодые негры, девушки и юноши, держались немного в стороне, пока я не подошел к ним и сам не протянул им руку, каждому по очереди. Мальчики кувыркались в траве, а маленькие девочки без конца делали реверансы и повторяли: «Добро пожаловать домой, масса Майл». Я был тронут до глубины души — едва ли какой-нибудь европейский лендлорд встречал такой сердечный прием у своих арендаторов, какой оказали мне мои невольники.

Как рад я был вернуться в Клобонни, и как Клобонни было радо мне! В 1804 году в штате Нью-Йорк еще сохранялась какая-то особая нью-йоркская атмосфера. Чужестранцы еще не заполонили его совершенно, как случилось потом; имена ньюйоркцев были в почете, мнения ньюйоркцев имели вес; жизнь, дома, домашний очаг и могилы наших предков еще не были предметом низкого расчета. Люди в то время дорожили отчим домом; а фруктовые сады, огороды, газоны не считались просто ландшафтом, подходящим для прокладки железных дорог и каналов, деревенских улиц или городских променадов, которые стали называть «бэттери» или парками, вероятно, чтобы удовлетворить амбициям олдерменов или прихотям редакторов газет. Мистер Хардиндж встретил меня у ворот, ведущих на маленькую лужайку, во двор дома, и во всеуслышание благословил. Мы молча вошли в дом, добрый старик тотчас принялся показывать мне на наглядных примерах, что все восстановлено в прежнем виде столь же успешно, как и я сам восстановлен в своем положении. Нас сопровождала Венера, рассказывая, какой грязной, какой заброшенной она нашла ту или иную комнату, и всячески понося Дэггитов. Однако их власть длилась недолго, и хозяином пяти клобоннских строений снова стал один из Уоллингфордов. Я задумал соорудить еще одно, уже тогда, но при этом, в своем воображении, я не тронул ни единого камня из старых построек.