— Как ее зовут? — не отставал Роулз. — Вы помните ее имя?

— Вы хотите, чтобы я вспомнил имя клиента, который приходил, может быть, год тому назад?

— Но вы написали «КЛБН» на платье. Что это значит для вас?

— Сейчас? Год спустя? Это значит «КЛБН», вот что это значит.

— Много времени прошло с тех пор, как она принесла платье?

— Может быть, и не целый год. Но было лето. Летом здесь можно умереть от духоты. Июнь или июль. А в августе даже хуже. И сентябрь — тоже не пикник.

— Но это было в июне или в июле, правильно? — уточнил Блум.

— Примерно. Могло быть и в мае, — в прошлом году был жаркий май. Не могу сказать точно. Все, что я знаю, — это то, что платье было с чернильным пятном, — в том месте, где и сейчас, и девушка спорила со мной. Она меня вывела из терпения. Готов был застрелить ее. Ее застрелили?

— Да, — ответил Роулз.

— Где? Я не видел никакой дырки на платье. Пуля должна была оставить дырку, где она?

— В горле, — сказал Блум.

— Ну и ну. — Бариш покрутил головой.

— А потом у нее отрезали язык, — добавил Роулз.

— Не надо, пожалуйста, у меня слабый желудок. — Бариш приуныл.

— Сколько ей было лет, девушке, которая принесла платье? — спросил Блум.

— Девятнадцать? Двадцать? Кто может сказать? Для меня все, кому до тридцати, выглядят как одногодки.

— А рост?

— Пять футов восемь-девять дюймов.

— Белая? — спросил Блум.

— Да, конечно, белая.

— Какого цвета волосы?

— Блондинка. Длинные светлые волосы, до талии.

— Звучит неплохо, — заметил Роулз, поглядывая на Блума. — А какого цвета у нее глаза?

— Не помню.

— Не могли бы вы припомнить ее адрес? — полюбопытствовал Блум.

— Я не записываю адресов. Только номер телефона на тот случай, если им захочется навсегда оставить здесь свои тряпки.

— Тогда номер телефона. Вы помните его?

— Я был бы Эйнштейном, если б помнил номер телефона, который мне назвали в мае прошлого года.

— Она приехала на машине?

— Нет. Я отсюда вижу, кто здесь паркуется. Я, как ястреб, слежу за стоянкой, чтобы ее не использовали клиенты лавок. Она пришла пешком. Никакой машины у нее не было.

— Одна? — спросил Роулз.

Бариш ничего не ответил.

— Мистер Бариш, она была…

— Я пытаюсь вспомнить, придержите ваших лошадей, а?

Детективы терпеливо ждали.

— Кто-то был с ней, — наконец сказал Бариш. — Тоже хиппи, как и она.

— Мужчина или женщина? — тотчас же вступил Блум.

— Девушка, девушка, — проворчал Бариш. — Не спрашивайте меня о ее волосах, глазах и прочем. Я не смогу ответить вам, даже если вы будете забивать иголки мне под ногти.

— Белая или черная? — спросил Блум.

— Белая.

— Такого же возраста?

— Приблизительно. Кто помнит точно?

— А цвет волос?

— Нет, не помню.

— Она была блондинка? — вмешался Роулз.

— Я же сказал вам, что не помню! — Возмущенный Бариш повернулся к Блуму. — Я помню только, что хорошенькая девушка была блондинка — та, что спорила со мной.

— Выходит, другая не была блондинкой? — подсказал Роулз.

— Подозреваю, что нет.

— И она не была хорошенькой?

— Собака. Представляете, как выглядит собака? Эта девушка смахивала на собаку.

— Но другая была симпатичной, а? — сказал Блум. — Та, что принесла платье?

— Сногсшибательной. Вы знаете, что такое нокаут? Девушка сбивала с ног.

— И вы считаете, она жила где-то по соседству? — предположил Роулз.

— Кто сказал?

— Вы сами. Вы сказали, что она жила где-то в меблированных комнатах, которые снимают хиппи.

— О, я просто так выразился. Фактически я этого не знаю. Но если она пришла сюда пешком, то должна жить где-то поблизости, нет?

— Вам следовало бы стать полицейским. — Блум улыбнулся.

— Копом-регулировщиком — вот кем я должен был стать, чтобы запретить этим прохвостам из соседних лавок ставить машины на чужую стоянку.

— Как она была одета? — спросил Роулз. — Блондинка.

— Голубые джинсы, тенниска, — не задумываясь, выпалил Бариш. — Ни лифчика, ни туфель. Обычный наряд хиппи.

— А другая?

— В чем-то коричневом. Похоже на форменную одежду.

— Какого типа форма?

— Коричневая, я же сказал.

— Может быть, она работает контролером на платной автостоянке?

— Нет, нет, такой контролер мне бы и здесь пригодился, поверьте, а то все эти ублюдки паркуются у меня на стоянке. А стоянка является частной собственностью!

— Она не из скаутов? — спросил Роулз. — Лидер группы, что-нибудь в этом духе?

— Нет, они носят серое, девушки-скауты. Я много раз чистил их форму: воняет хуже, чем у парней. Девушки сильно потеют. — Бариш задумался. — Но та форма — не скаутская. Она коричневая, и на груди, справа, — небольшая пластиковая карточка с именем девушки.

— Официантка? — уточнил Блум. — Она была похожа на официантку?

— Может быть. Кто знает? — вздохнул Бариш. — Маленький ярлычок с именем — здесь, на груди.

— Официантка. — Детективы переглянулись.

— И хорошая грудка, — усмехнулся Бариш. — Аппетитная грудка у той девицы.

В этот момент оба детектива думали над тем, сколько ресторанов в Калузе, в которых трудятся официантки в коричневой форменной одежде.

Глава 6

Сара выглядела ослепительно.

Вся в белом. Белые свободные брюки и туфельки, белая блузка с глубоким круглым декольте. От нее пахло мылом. Сара сказала мне, что здесь нельзя пользоваться духами. Они,вероятно, думают, что она их выпьет, заметила Сара.

Сара призналась мне, что приняла душ и оделась за два часа до моего прихода. Никому из пациентов не разрешается принимать душ, если они не ждут посетителя; кто-нибудь из персонала всегда следит за этим. Сара недоумевала: не пытался ли кто-нибудь утопиться в луже или съесть кусок мыла?

Мы сидели в так называемой Солнечной комнате.

Широкие окна во всю стену в комнате на втором этаже создавали впечатление оранжереи, омрачаемое лишь решетками на окнах.

— Они боятся, что мы выпрыгнем из окна, — объяснила Сара.

В другом углу мужчина с женщиной играли в шашки. Посетители и пациенты сидели вокруг нас на плетеных стульях с желтыми и зелеными подушечками. Интересно, подумал я, навестил ли мистер Холли сегодня свою жену Бекки.

Сара очень внимательно слушала, когда я рассказывал ей о моих беседах с Марком Риттером, полицейским, который привез ее, и доктором Натаном Хелсингером. Ее глаза не отрывались от моего лица, ее внимание никак нельзя было назвать ни рассеянным, ни поверхностным. Я не мог представить ее недееспособной— то есть человеком, не владеющим полностью своими духовными и физическими способностями. Мое собственное внимание граничило с исследованием. Я искал улик для подтверждения версии доктора Хелсингера.

— Что вы о нем думаете? — спросила Сара.

— О Хелсингере? Он кажется компетентным.

— Вы хотите сказать — умственно компетентным? — Сара улыбнулась.

— Я имел в виду… нет, нет.

— Тогда умственно некомпетентным? — Сара все еще улыбалась.

— Он, по-видимому, знает свое дело, — сказал я.

— И он, конечно, сообщил вам, что я — параноик.

Я решил, что должен быть абсолютно честен с ней. Если Сара в здравом уме, она имеет право на открытые, доверительные отношения адвоката и клиента. Если она то, что о ней говорят, тогда, возможно, ее реакция на мои правдивые сообщения приоткроет что-нибудь, чего я не смог уловить сразу.

— Он сказал, что вы очень больны.

— И описал мою иллюзорную схему? Систему иллюзорных восприятий? Галлюцинаций?

— Не в деталях. Он сказал, что система тщательно разработана, эти слова он употребил.

— Да. И я слышу голоса и все такое?

— Вы их слышите?

— Единственный голос, который я сейчас слышу, — это ваш. До меня также доносятся обрывки беседы между Анной и ее дочерью. Анна считает, что ФБР преследует ее за порнографические фильмы. Она убеждена, что сочиняет их, ставит, руководит киностудией и играет главные роли в этих кинофильмах с обнаженными женскими телами.