—     «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Ты читала эту книжку?

—     Давно. По-моему, она мне нравилась, но вот подроб­ностей уже не помню. А тебе не сложно следить, как время и место действия постоянно скачут?

—     Совсем нет. Это же интересно! Я так хотела бы когда-нибудь съездить посмотреть на мавров, если они там еще живут.

—     Конечно, живут! Мы обязательно съездим, я тебе обещаю, — Натали отвернулась, чтобы бедная девочка не увидела печаль в ее глазах. — Дженни, ты всех вокруг де­лаешь немножко лучше, даже меня.

—     И что это должно означать?

—     Так, ничего особенного... Ты не хочешь помочь мне разбудить бабушку?

—     Нет, спасибо! Я лучше еще немного почитаю. Мне не нравится, как Хитклиф обращается с людьми.

—     Ну, если я правильно помню, когда он был молодым, люди с ним тоже не очень хорошо обошлись.

—     Это как порочный круг?

—     Точно. Ты уверена, что тебе всего десять лет?

—     Уже почти одиннадцать!

Эрмина в своем цветастом домашнем платье дремала на кровати. Рядом на столике в блюдце еще дымилась до­тлевшая до фильтра сигарета. Хотя любимым местом Эрмины была кухня, в последние месяцы Натали все чаще находила ее либо в спальне, либо на диване в гостиной. Сигареты делали свое дело: мать быстро утомлялась, и ей не хватало воздуха. «Скоро придется везде возить с собой тележку с кислородным баллоном...»

—     Эй! — сказала Натали, осторожно тряся мать за плечо.

Эрмина потерла глаза и приподнялась на локте.

—     Я ждала тебя позже, — пробормотала она сонным го­лосом.

Неестественно глубокий сон матери обеспокоил Ната­ли, особенно когда та попыталась зажечь еще дымившую­ся сигарету. В пятьдесят четыре года эта женщина, еще недавно полная жизни и очарования, быстро старела, ее кожа становилась суше и тоньше чуть ли не с каждой вы­куренной сигаретой. Мать была гораздо темнее, чем стар­шая дочь, поскольку отец Натали все-таки был белым. Но, в отличие от увядающей кожи, большие карие глаза Эр- мины оставались такими же веселыми, умными и притяга­тельными. И очень похожими на глаза самой Натали.

—     Мам, ты бы не курила здесь, — сказала Натали, помо­гая матери встать и пройти в кухню.

—     Так я почти и не курю!

—     Я вижу.

—     Ты становишься некрасивой, когда ехидничаешь!

Эрмина была уроженкой Островов Зеленого Мыса.

Родители привезли ее в Штаты, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Дженни. Но до сих пор у нее сохранил­ся явный португальский акцент. В девятнадцать она окон­чила среднюю школу, получила диплом помощницы мед­сестры и собиралась учиться медицине дальше. Именно в это время она в первый раз стала матерью-одиночкой.

—     Дженни выглядит неплохо.

—     Да, с ней все в порядке.

—     Я рада!

Последовала короткая стесненная пауза. Для Эрмины Дженни продолжала быть Эленой. Неважно, сколько раз дочь номер два проходила безуспешную реабилитацию, не­важно, что говорила полиция про скорость, с какой она вре­залась в дорожное ограждение, — Эрмина всегда считала ее жертвой внешних обстоятельств. Дочь номер один, сбежав­шая из дома в пятнадцать лет, являла собой совсем другую историю. Эрмина Рейес, кроме всего прочего, обладала хо­рошей памятью, и потому в этом доме любимым ребенком была и навсегда осталась Элена. Ни пакеты с продуктами, ни ежемесячные чеки, ни кубки и медали, ни гарвардский диплом, ни грядущий медицинский — ничто не могло пере­весить боль, однажды причиненную Натали своей матери.

—     Ладно, помоги-ка мне с этим, — сказала Эрмина, беря в руки карандаш и книжку с кроссвордами. — Очень нерв­ный, семь букв?

—     Понятия не имею. Я никогда не нервничаю. Мам, это очень хорошо, что ты так заботишься о Дженни, но поста­райся хотя бы не курить, когда она дома. Пассивное куре­ние так же опасно, как и активное, когда речь идет...

—     Что с тобой происходит? Ты очень напряжена.

Многие, включая Натали и ее младшую сестру, считали

необыкновенную проницательность и интуицию Эрмины колдовством.

—     Со мной все в порядке, — ответила Натали, перекла­дывая пакеты с покупками. — Просто устала и все.

—     А тот доктор, с которым ты встречалась? У вас ниче­го не получилось?

—     Мы с Риком остались друзьями.

—     Дай сообразить. Он хотел серьезных отношений, но ты не любила его?

Колдовство.

—     Я же собираюсь в ординатуру, на личную жизнь со­всем не остается времени.

—     А Терри, с которым ты приходила на обед? Он был очень милым и симпатичным.

—     К тому же он веселый и поэтому очень мне нравится. Кроме дружбы он от меня ничего не требует. Да у нас ни­когда и речи не заходило о каких-то обязательствах или... э... другом уровне отношений. Мам, поверь: почти все мои подруги, кто замужем, большую часть времени сожалеют об этом! Девяносто процентов своей энергии они тратят на выяснение отношений. В наши дни любовь — штука вре­менная, а брак неестествен; все это — работа рекламщиков с Мэдисон-авеню и телевизионных продюсеров.

—     Я знаю, что ты давно перестала меня слушать, но вот что я тебе скажу. Тебе нужно приоткрыть эту свою рако­вину и впустить любовь, иначе ты станешь очень несчаст­ной женщиной.

Впустить любовь. Натали удержалась от того, чтобы от­ветить сразу или, того хуже, рассмеяться. С двумя детьми, рожденными от разных отцов, давно пропавших, Эрмину Рейес вряд ли можно было считать олицетворением вер­ности. В ее случае, по мнению Натали, физическая красота обернулась смертельным врагом. Но ее стойкие романти­ческие чувства, вера в мужчин и неослабевающая любовь к жизни были такими же необъяснимыми, как неспособ­ность отказаться от «Винстона».

—     Сейчас у меня нет времени быть несчастной.

—     Ты уверена, что все в порядке?

—     Абсолютно. Почему ты об этом спрашиваешь?

—     Не знаю. Однажды, когда я смотрела твои забеги, я заметила, что если перед стартом ты выглядишь как-то не так, то бежишь плохо и проигрываешь. Сейчас с тобой происходит нечто похожее.

—     Да нет же, мам! Поверь, все в порядке.

В этот момент зазвонил мобильник. Натали посмотре­ла на дисплей — номер высветился незнакомый.

—     Алло!

—     Натали Рейес?

-Да.

—     Это декан Голденберг.

Натали сжала в руке трубку и вышла в холл, чтобы мать не слышала разговор.

—     Слушаю вас.

—     Натали, у вас найдется время подъехать в мой офис, чтобы обсудить утренний инцидент в больнице Метропо­литен?

—     Я смогу быть у вас через двадцать-двадцать пять ми­нут.

—     Отлично. Позвоните моей секретарше за десять ми­нут до того, как появитесь.

—     Хорошо!

Голденберг подождал, пока Натали возьмет карандаш, и продиктовал номер телефона. Во время их короткого разго­вора Натали безуспешно пыталась уловить что-нибудь в го­лосе декана и сейчас с трудом подавила желание выведать у него хоть какие-нибудь подробности столь срочного вы­зова. За годы их знакомства доктор Сэм Голденберг не раз говорил Натали о том, что болел за нее на соревнованиях и доволен ее успехами в учебе. Как бы ни сложилась ситуа­ция, они смогут разобраться, Натали была уверена в этом.

—     Неприятности? — спросила мать, когда Натали вер­нулась на кухню.

—     Ничего серьезного, просто проблема с расписанием занятий. Мне надо бежать. Извини, мам.

—     Да ладно уж.

—     Я скоро приеду навестить вас.

—     Будем ждать. Береги себя!

—     И ты, мам, тоже. Дженни, я скоро приеду!

—     Я люблю тебя, тетя Нат!

—     И я тебя люблю, малышка!

—     Паникер! — воскликнула вдруг Эрмина.

—     Что?!

—     Очень нервный, семь букв. Паникер!

Молодые годы Натали Рейес были описаны во мно­гих печатных изданиях. Ее бурные похождения на ули­цах Бостона продолжались почти год, пока сотрудникам агентства с символическим названием «Мост через бур­ные воды» [5]не удалось убедить ее и женский колледж в Ньюхаузе, что вместе они, возможно, составят непло­хой альянс. Потребовалось несколько месяцев, чтобы шаткое перемирие с учителями и администрацией поз­волило Натали обнаружить у себя способности к бегу и к учебе. Через три с половиной года она поступила в Гарвард.