Энсон родился, вырос и получил образование в Южной Африке. В молодости он был красавцем и щеголем, встре­чался с самыми красивыми женщинами и совершенно не предполагал, что когда-нибудь свяжет свою жизнь с меди­циной. Но это было давно.

Еще пятнадцать минут кислорода, и Энсон почувст­вовал, что обруч, сжимавший его грудь, стал ослабевать. Клодин, которая не могла смотреть на его мучения, ото­шла взглянуть на остальных пациентов. Их было человек двадцать, большинство из них — и дети и взрослые — стра­дали от различных осложнений СПИДа. Благодаря фонду «Уайтстоун» со штаб-квартирой в Лондоне и назначен­ной им доктору Элизабет Сен-Пьер маленькая больница содержалась хорошо и была оборудована почти всем, что просили Энсон и Элизабет.

Опасаясь нового приступа, Энсон немного выждал и только потом отложил кислородный баллон. От усилен­ного дыхания у него кружилась голова и слегка подташни­вало. Нельзя было доводить себя до этого. А ведь за пят­надцать лет работы он ни разу не брал отпуск, да и вообще не думал об этом.

Однажды, после одной, особенно утомительной и скуч­ной вечеринки с людьми, которые его больше не интере­совали, с развлечениями, которые он все больше и больше ненавидел, жизнь Энсона-плейбоя внезапно кончилась. Реализовав все свое наследство и заняв, сколько удалось, он забрал жену и ребенка и отправился в джунгли с мисси­ей спасать людей своего континента.

Сейчас, в пятьдесят пять, от него осталась лишь тень прежнего Джо Энсона, но, живя в постоянном страхе, что его работу отберут у него прежде, чем он ее закончит, и даже с одышкой и кислородным голоданием, его мозг об­рабатывал информацию и решал задачи в лихорадочном темпе. Ни в коем случае Энсон не собирался останавли­ваться. Пока не закончена работа, он не мог подвергать себя риску пересадки легких и лечения сопутствующими препаратами.

Дав себе молчаливое обещание заняться собой, как только будет доведена до конца «Сара-9», Энсон поправил стетоскоп и снова осмотрел девочку. Ребенок протянет еще день, максимум два, если не произойдет какого-ни­будь божественного вмешательства — три. Божественное вмешательство. Слова точно выражали суть дела. Энсон не признавал могущества Господа, но полностью доверял силе препарата «Сара-9», названного в честь единствен­ной дочери, и надеялся, что когда-нибудь она поймет сде­ланный им выбор. Даже Мариэль, которая не значилась в протоколах клинических испытаний, могло бы спасти но­вое лекарство.

Но сделать это было трудно.

Элизабет Сен-Пьер, контролировавшая финансирование Уайтстоунского центра здоровья Африки была ответствен­ной и за клиническое испытание лекарства. Она строго запре­тила выборочное применение «Сары-9», пока специалисты в Лондоне не закончат исследования. Запрет на использова­ние лекарства выглядел, на первый взгляд, необоснованным, но Энсон знал, что эту проблему создал он сам.

Пока он держит под своим полным контролем его про­изводство, «Сара-9» будет существовать в очень малых ко­личествах и стоить очень дорого. При мысли о том, чтобы украсть собственное лекарство, сердце Энсона заколотилось. Он делал для девочки все возможное, но болезнь оказалась слишком запущена. Необходимо было усилить циркуляцию крови в области воспаления, чтобы доставить туда больше кислорода и больше антибиотиков. «Сара-9» — именно такое средст­во. «Может, удастся заключить с Элизабет что-то вроде сделки», — думал он, его секретные тетради с записями и клеточные культуры обменять на дозу «Сары-9», доста­точную для девочки.

Нет, решил он. Его могут считать неразумным или даже параноиком, но он просто не готов передать свои исследо­вания в «Уайтстоун». В данный момент будет лучше по­просить прощения, чем разрешения.

Исследовательский комплекс, построенный из бамбука и шлакобетонных блоков, состоял из нескольких лабора­торий и жилых помещений и находился всего в пятидеся­ти ярдах от больницы. Он был отлично оборудован — с со­временными инкубаторами, двумя масс-спектрометрами и даже электронным микроскопом. Культуры дрожжей и тканей хранились в холодильниках, для обеспечения ра­боты которых имелся целый блок мощных генераторов, автоматически включающихся при прекращении подачи электричества из Яунде — линия тянулась меж высоких деревьев вдоль реки Санагра.

Стараясь скрыть слабость и неуверенную походку, Эн­сон присоединился к Клодин и другой медсестре из ноч­ной смены, которые раздавали пациентам лекарства. Кро­ме Энсона и Сен-Пьер в больнице работали еще два врача из Яунде и два ординатора. Они поочередно несли ночное дежурство, но Клодин и другие сестры были достаточно опытными и могли справиться с большинством проблем.

—     Ну как наши подопечные, Клодин? — спросил он, ос­торожно опершись о стену.

Сестра сообщила ему последние наблюдения.

—     Вам уже лучше? — спросила она.

—     Намного, спасибо. Я схожу домой, помоюсь и пере­оденусь, а потом вернусь.

—     Вы бы поспали, доктор.

—     Потом, попозже, когда придут остальные. Сейчас, хо­тите верьте, хотите нет, у меня сна ни в одном глазу.

—     Мы беспокоимся о вас, доктор.

—     Спасибо, я ценю это, Клодин. Вы мне тоже нужны. Проследите тут за всеми, а я скоро вернусь.

Энсон еще раз посмотрел на девочку, убедился, что ее состояние стабильно, и вышел. За дверью его ждал охран­ник в форме.

—     Доброе утро, Жак!

—     Доброе утро, доктор! Трудная ночь выдалась?

—     Ребенок тяжелый. Слушай, Жак, если хочешь, мо­жешь остаться, я только дойду до квартиры, чтобы по­мыться и переодеться.

—     Сэр!..

—     Да знаю я, знаю!

Ночные переходы без сопровождения были запрещены. Там, где есть бедность, преступность неизбежна. Основ­ная задача охраны, состоявшей из бывших военных, была защищать специалистов от похищения и любых форм про­мышленного шпионажа. Коммерческий потенциал фор­мул и записей, хранившихся в массивном сейфе Энсона, был буквально бесценным.

Вымощенная камнями дорожка от больницы до иссле­довательского комплекса слабо освещалась низкими све­тильниками. Она тянулась среди густой травы до бамбу­кового вестибюля, от которого отходили пять галерей — в трех из них находились лабораторные помещения, а в двух других — квартиры сотрудников. У дверей вестибюля сто­ял еще один охранник — ростом выше шести футов, широ­коплечий, очень внушительного вида, одетый в накрахма­ленную форму цвета хаки.

—     Доброе утро, доктор, — официальным тоном сказал он. — Доброе утро, Жак!

—     Привет, Франсис, — первый охранник коротко кив­нул. — Доктор хочет помыться и переодеться, а потом сно­ва вернуться в больницу.

—     Я понял. Спасибо, Жак, я здесь справлюсь.

Первый охранник на секунду задумался, очевидно пы­таясь припомнить, есть ли в инструкции положение о пе­редаче персонала больницы от одного охранника другому. Не вспомнив, он пожал плечами, кивнул обоим и пошел по тропинке назад. Прежде чем Энсон заговорил, Франсис

Нгале слегка кивнул в сторону камеры, установленной в защитном корпусе на середине ствола пальмы и направ­ленной на вход. В этом напоминании не было необходи­мости. Энсон хорошо знал об электронной системе охра­ны комплекса. Эту систему установили специалисты из «Уайтстоуна», когда подписали соглашение с фондом.

В сопровождении Нгале доктор направился по коридо­ру к своей квартире. На полпути, в том месте, которое не просматривалось камерами, они остановились.

—Простите мое замечание, доктор, — сказал Нгале, — но мне кажется, что вы дышите с трудом.

—Да, недавно был приступ, но сейчас уже лучше. При­шлось бороться за жизнь маленькой девочки.

—С вами никто не может сравниться, доктор.

—Спасибо, друг мой. Мне повезло, что сегодня дежу­ришь именно ты. Мне нужно взять лекарство.

—Для девочки?

—Да. Ты знаешь, что правила это запрещают?

—Конечно!

—И ты согласен рискнуть и помочь мне?

—Не спрашивайте об этом, доктор!

Как почти весь обслуживающий персонал Уайтсто- унского фонда здоровья Африки, охрана подчинялась Элизабет Сен-Пьер. И хотя они с Энсоном по-прежнему работали в тесном контакте, бывали моменты, когда ей приходилось напоминать ему о том, что, согласно подпи­санному соглашению, Уайтстоунский фонд оплачивает счета и этот же Фонд устанавливает правила.