С одной стороны он испытывал глубокую жалость к самому себе, жалость, от которой слезы мгновенно начали накатываться на глаза и вот-вот были готовы брызнуть целыми фонтанами, а с другой стороны, жгла его досада на глупую бесчувственную жену, которая… Которая, вроде бы, и ни при чем, а все равно — сволочь!

Шум воды из-за стены Негробовых затих.

“Ванна готова, — подумал Лев Евгеньевич, — да только вряд ли с пеной. Старики бедные, куда им… Да и жадные…” — Затем, встрепенувшись, насторожился, — внизу громыхнула дверь подъезда.

Он осторожно заглянул в пролет лестницы. Так и есть — по ступенькам агрессивно топала компания подростков, злая, как кодла чертей, ибо только что им набили морду у коммерческого ларька и отобрали две бутылки водки…

Компания, на его счастье, скрылась в квартире на втором этаже.

Лев Евгеньевич вздрогнул от ужаса и провел рукой по потному лбу.

— Этак невозможно, — сказал он вполголоса. — Хочешь не хочешь, а нужно пробираться к “охотничьему домику”…

Как ни крути, а это, действительно, был единственный выход — ехать обратно. Там, по крайней мере, можно быстро натопить печку, укрыться старыми телогрейками и как-нибудь перебиться до утра. А утром, с ключами в руках, будет уже другое дело.

Злобин, как это бывает со всеми малодушными и нерешительными людьми, приняв твердый план, заметно приободрился. Преодолевая слабость в ногах, поднялся, снова накинул на плечо лямку рыбацкого ящика и побрел вниз по лестнице.

Теперь обстоятельства складывались гораздо более удачно, нежели с утра. Во-первых, выйдя из подъезда, он обнаружил, что ветер утих и снег перестал валить с неба. Во-вторых, сразу же подошел полупустой автобус и Злобин благополучно добрался до вокзала. Тут, правда, обнаружилась немалая проблема: электрички уже не ходили, и ему пришлось долго торговаться с автомобильными частниками.

— Через час московский поезд придет, — недовольно сказал ему хмурый водила. — А ну как… гр-х-м… не успею обратно от твоей дачи? Ладно, давай полтинник — и по рукам!

— Сорок, — сказал Злобин. — Последнее мое слово. Пока торгуемся, уже успел бы два раза туда-обратно. Дорожка укатанная. Последнее слово…

— Ладно, гр-х-м… Деньги вперед. Садись. Только такое дело, курва, резина лысая и глушака нет… Уперли глушак, курвы…

— Деньги по доставке, — твердо сказал Злобин.

Ехали довольно быстро. Машина со страшным ревом неслась меж пустых безлюдных полей, и, поглядывая в боковое окошко, Лев Евгеньевич с какой-то нарастающей холодной жутью видел, как с правой стороны несется вслед за ними над темным лесом круглая полная луна.

Расплачиваясь с водителем, он полез в бумажник и вытащил из бокового кармашка сперва брелок в виде чертика…

— Э-э, чер-рт вас всех возьми! — выругался Злобин и при этом так взглянул на водителя, что тот отшатнулся, сощурил глаза и быстро сунул руку за пазуху бушлата.

— Гр-х-м…

— Дело не в том, друг, — устало сказал Лев Евгеньевич. — Ключи-то вот где, оказывается…

— Обратно за двадцатку отвезу, — тотчас сообразил водитель.

— Нет уж, хватит, — отказался Злобин. — Накатались на сегодня… Обратной дороги нет.

И как выяснилось, совершенно зря он отказался.

Проснулся Лев Евгеньевич довольно поздно, по-видимому, далеко за полдень. С вечера он долго топил печку, затем, собрав со всего дома груду тряпья, устроил себе на лежанке нечто вроде большого гнезда, не раздеваясь, зарылся в эту кучу и мгновенно уснул, точно провалился в обморок.

Проснулся он также мгновенно, словно от толчка, без привычного для него вялого перехода из сна к яви.

В комнате стояла абсолютная тишина, в окна било ослепительное косое солнце, и Злобин некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь к себе. Какое-то детское воспоминание само собою шевельнулось в душе: точно сейчас загремят шаги на крыльце, и в дом ввалится ватага друзей, и они побегут кататься на замерзшее озеро… Первый день каникул… “Мороз и солнце, день чудесный…”

Вчерашняя простуда как будто отступила, по крайней мере, голова его была ясной, мысли спокойными и вообще все прошедшие события казались далекими и никак с ним не связанными. Как будто он проспал неделю.

А вдруг и в самом деле — неделю?

От этой сумасбродной, однако показавшейся ему вполне реальной мысли, Лев Евгеньевич встрепенулся и резко стал приподниматься.

Нет, мысль была глупой, что подтвердило его физическое состояние: голова по-вчерашнему болезненно кружилась, и ноги тяжелила ватная слабость.

Он осторожно прошелся по комнате, успокаивая затрепетавшее сердце. Выглянул в окошко и поневоле сощурился, — слишком резко ударил по глазам ослепительный солнечный свет, отраженный всей поверхностью снежного наста. Сияющая равнина тянулась на целый километр от самых окон его домика, полого спускаясь к озеру, противоположный берег которого кое-где был тонко заштрихован кустами боярышника, а на ближнем берегу за черными стволами частого осинника темнела в протоке никогда не замерзающая узкая полынья — здесь били родники. Лев Евгеньевич рассеянно оглядывал пространство, постепенно привыкая глазами к свету. Озеро было совершенно пустынно, несмотря на выходной день, и это немного удивило Злобина. Обычно здесь удили рыбу мужики из села Запоева, теперь же ни единого человека не виднелось ни на этом берегу, ни на том.

Впрочем, кое-какое движение приметил Лев Евгеньевич у ближнего берега, когда обвык глазами и перестал щуриться — там, за осинником у самой полыньи стоял колесный трактор, а подле него хлопотали две мужские фигуры. Фигуры эти были согнуты, они как будто пытались что-то поднять с земли, что-то восково-желтое, но, по-видимому, это восково-желтое все время выскальзывало из неуклюжих рук. Видно было, как один из мужиков то и дело спотыкался и падал ничком.

Злобин отчего-то сильно забеспокоился и бросился открывать свой рыбацкий ящик, где хранился у него бинокль, который он всегда брал с собою с той практической целью, чтобы, не вставая с места, время от времени отслеживать улов других рыбаков и таким образом примечать добычливые места.

Наведя резкость и, приглядевшись, Лев Евгеньевич хотел было сглотнуть от волнения слюну, но почувствовал, что во рту его внезапно все пересохло. Увиденное было настолько ужасным, что Злобин крепко зажмурился, отстранил от глаз проклятый бинокль и отступил в простенок между окнами, боясь, что его тоже могут заметить с той стороны. В ушах у него звенело, а сердце, казалось, билось в самом горле.

Когда он немного отдышался и решил все-таки снова удостовериться в том, что он действительно видел то, что видел, и это никакая не галлюцинация расстроенного здоровья, и снова приложил к глазам бинокль, то застал самый финал зловещей драмы: двое мужиков запихивали в полынью под лед окоченевший голый труп женщины с короткими светлыми волосами.

“Почему я? Зачем мне все это?.. Ничего не видел, ничего не слышал!” — почему-то первым делом подумалось Злобину. — Лучше бы я с водителем вчера уехал…. А-а, черт, он же теперь против меня и свидетель… Труп все равно весной обнаружат, а он и скажет на допросе, — дескать, да, подвозил тогда-то такого-то… Выхода нет — либо труп повесят на меня, либо статья за недоносительство…”

Выхода, действительно, не было — приходилось идти в милицию, писать заявление, рассказывать.

“А прав был тот-то… Насчет “стукача херова” — тут же откликнулось эхом в голове. — Прозорливец! Хочешь не хочешь, а идти и стучать придется. Теперь выходит так, что я свидетель. Значит, меня могут уничтожить, подстерегут в подъезде — и бац по голове… Мафия не прощает, а у нее и в милиции наверняка есть свой осведомитель — вот, дескать, Злобин пришел, настучал насчет трупа и никто его за язык не тянул… Стукачок добровольный, проживает по адресу такому-то. Сходка воровская соберется, решит: уничтожить козла поганого, завалить. Ах, какая пакость получается…”

Лев Евгеньевич схватился руками за голову и закружил по комнате. Почувствовав внезапную слабость в животе, скоренько выбежал на улицу в ледяной сортир, боясь не успеть…