– Вы прекрасно проведете время. Она потрясающая женщина. Передай ей, что я ее… – Мартин рисует пальцами кавычки в воздухе – …»люблю». Он допивает кофе, на прощание похлопывает меня по плечу и направляется к выходу.
– Не терзай себя, Спайк.
– Я постараюсь.
– У тебя получится. Я тебя знаю,Спайк.
Нет, не знаешь, Мартин. Ты меня совсем не знаешь.
7
Я никак не предполагал, не планировал, не мог себе представить, что мы с Элис окажемся в постели. Это было для меня полной неожиданностью.
И Теренс не особенно в это поверил. Но пришел к выводу, что, в конце концов, она женщина, а я мужчина. Мы оба свободны. Так что я не могу утверждать, что мысли о сексе не посещают меня иногда. Я не согласился. Я не собирался спать с бывшей девушкой моего лучшего друга. И, конечно, не собирался проявлять инициативу, если бы представился случай. Да он и не должен был представиться.
В общем, мы пошли в бар, и напились, и оказались в постели. Все было прекрасно, все было очень хорошо, и наутро никто из нас об этом не пожалел. Но я твердо принял два решения. Во-первых: больше такого не произойдет, а если и произойдет, то не по моей инициативе. Во-вторых, мы договорились, что никто не скажет об этом Мартину, а если Мартин и узнает, то не от меня. Зачем сообщать ему? Это был единичный случай на фоне тяжелых обстоятельств: у меня надвигающийся развод, у нее – уход Мартина. (Элис все еще любила Мартина – она дала это понять в самом начале.)
Все это меня не особенно беспокоило. Пока несколько дней спустя я не получил электронное сообщение от Элис, в котором она предлагала еще раз встретиться и сходить в бар. Какое-то время я колебался, но потом плюнул на свои рефлексии и согласился.
С чувством вины мне удалось справиться без труда. Я знал, что с Мартином у них все в прошлом и что у нас с Элис никогда не будет серьезных отношений, так что это скоро закончится, никто не пострадает, а две одинокие души обретут временное утешение.
Только к концу второй ночи мы влюбились друг в друга.
Кто объяснит, как это происходит? Из кромешной тьмы надвигается грузовик с выключенными фарами. Я едва знаком с этой женщиной, бывшей подругой Мартина, очень милой женщиной, о которой я прежде почти не думал. А сейчас не могу выкинуть ее из головы.
Признаюсь, все это казалось подозрительным. Я понимал, что не следует особенно полагаться на чувства находящегося в разводе мужчины и только что пережившей разрыв женщины, но реальность была неумолима. У женщин действительно естьинтуитивное знание, в чем прежде я, будучи мужчиной, сомневался. И это интуитивное знание единственно истинное, ибо оно исходит не из холодных, вентилируемых пространств мозга, а из горячих глубин сердца.
Я люблю Элис. А она – я это знаю – любит меня. Мы можем не отрываясь смотреть в глаза друг другу. Насколько я помню, с Бет мы этого не делали в последние пять лет нашего брака. Слишком откровенно. Слишком все становится ясно. Отведенный взгляд многое скроет.
Но в глазах Элис не было страха. Мы говорили друг с другом глазами.
Господи, какое это счастье.
Теперь я смогу наконец применить все, чему научился с Теренсом, что извлек из самоанализа, разгребая пепел своих прежних отношений. А научился я многому, и в этот раз все сделаю правильно. Элис будет первой женщиной, в которой я не разочаруюсь. Элис будет первой женщиной, которая не разочарует меня. Меня защитят Любовные секреты, извлеченные из затвердевших глубин моего прошлого. Я буду следовать им. Я созрел. В этот раз все будет хорошо.
Любовь обладает удивительной силой. Она взяла мое сердце – изношенное, иссушенное, израненное – и за одну ночь наполнила его жизнью, возродила, перекроила, раскрыла его плотно сомкнутые лепестки! Сердце человека может затвердеть. И может возрождаться бессчетное число раз. И оно так щемяще доверчиво.
– Что ты сегодня такой радостный? – спрашивает Бет подозрительно.
Я пришел к ним, чтобы забрать Поппи. Это мои выходные. Поппи не хочет идти, она жмется к матери, чего обычно достаточно, чтобы я почувствовал себя несчастным. Она прячется за своими светлыми волосами, уголки миндалевидных глаз опущены вниз. Она плачет.
Я переношу это спокойно. Пытаюсь отвлечь ее необычным для меня беззаботным и беспечным тоном. Судя по взгляду Бет, мое поведение кажется ей подозрительным.
– Пойдем, Поппи. Будет весело.
– Я ненавижу веселиться.
– А ты попробуй. Знаешь что, давай сходим на «Большое приключение»?
– Мне все равно.
– Пошли, малыш.
– Так чтоже ты сегодня такой радостный?
– А почему мне не радоваться? Пойдем, Поппи. Смотри, я принес тебе леденец.
– Я же говорила тебе, что у нее от этого зубы портятся. Купи ей яблоко.
– Не хочу яблоко! Яблоки плохие. – С этими словами Поппи бросается всем тельцем ко мне и хватает леденец.
Добрая старая взятка. Ее ничем не перешибешь.
– Сильно не задерживайтесь.
– Конечно, дорогая.
– Что?
От смущения я начинаю щуриться. Иногда я забываю, что ненавижу Бет. Мы стоим на пороге дома, в котором провели так много лет вместе с нашей дочерью. Внутри та же мебель, те же обои и занавески (мы откладывали раздел вещей, но посредники вынудили нас назначить это мероприятие на четверг). Иногда кажется, что все по-прежнему, ничего не произошло.
– Извини. Я не хотел…
По лицу Бет невозможно ничего понять. Затем она изображает улыбку.
– Все нормально, «дорогой». Желаю вам хорошо повеселиться.
– Мы постараемся.
Она целует Поппи, занятую своим леденцом, закрывает дверь.
Я рад, что по-прежнему являюсь для нее таким богатым источником переживаний. Поппи садится на переднее сиденье моего разваливающегося «ниссана», который я купил за пять тысяч фунтов. Машина проржавела, и в салоне плохо пахнет, но ничего лучше я не могу себе позволить. Надеюсь, что эти выходные она еще продержится. Я завожу мотор, и мы едем к Вестерн-авеню, где в бывших складских помещениях раскинулись аттракционы «Большого приключения». Поппи смотрит в окно, посасывая леденец.
– Пап, а почему у тебя в машине так пахнет?
– Потому что другая машина мне не по карману, малыш.
– У мамы в машине плохо не пахнет.
Я подавляю соблазн ответить: «Конечно, ведь папа отдал маме машину, которой всего год и у которой кожаные сиденья, так с чего бы в ней плохо пахло? В моей же, прошедшей долгий, тяжелый путь, пропитавшейся сигаретным дымом и едой, воняет ужасно – этакая смесь запахов трехдневной помойки дешевой забегаловки и содержимого аэропортовской урны. Я провел все утро, пытаясь вытравить эту вонь дезодорантами, чистящими средствами и шампунями, поскольку собирался ехать за Поппи.
– Почему бы тебе не заработать побольше денег?
– Я стараюсь, малыш, но…
– Что?
– Ничего.
– Пап…
– Да, милая.
– Меня тошнит.
– Это пройдет, милая, как только мы… О БОЖЕ!
Густой разноцветный водопад рвоты приземляется на коврике. Меня поражает ее количество и отвратительный запах. Нам кажется, что наши дети всегда останутся младенцами, у которых даже их какашки не пахнут противно, но они взрослеют. Они становятся людьми.
– Извини, пап. Не сердись.
– Почему ты мне раньше не сказала, что тебя тошнит?
– Прости, пап.
Поппи начинает плакать, на коврике куча блевотины, мотор «ниссана» издает странные звуки, и внезапно моя безмятежность улетучивается.
На уборку уходит не меньше пятнадцати минут, но теперь в машине пахнет не только куриными крылышками и окурками, а еще ирвотой. Зато Поппи полностью оправилась, она вновь увлечена леденцом. На улице дождь. Мы въезжаем на парковку. Какофония звуков «Большого приключения» оглушает меня. Ливень собрал внутри бывших складских помещений все семейства, живущие в радиусе десяти миль. Сесть негде, на полу обертки от еды и конфет, а аттракционы так забиты, что, кажется, вот-вот развалятся. Но Поппи хочется туда пойти, хотя, глядя на накатывающие массы визжащей толпы, она начинает чуточку нервничать. Что естественно. Тут даже морской пехотинец спасовал бы.