Когда Кунце на следующее утро зашел в приемную своего бюро, со скамейки, стоявшей у стены, поднялся человек. Лицо его показалось Кунце знакомым, но имя не приходило в голову. Непонятно по какой причине его и без того плохое настроение стало еще хуже.

Посетитель поднялся.

— Могу я попросить вас, господин капитан, о небольшом разговоре?

— Фридрих Габриель! — воскликнул Кунце и спросил себя, почему он сразу не узнал его.

— Так точно, господин капитан, — сказал Габриель, слегка поклонившись и щелкнув каблуками.

Он был аккуратно одет, слегка засаленный черный костюм был хорошо отглажен, белая рубашка была безупречно чистой, туфли почищены. На лице не было ни малейшего следа гнева или враждебности, и, хотя со времени их последней встречи он слегка постарел, его выправка и в штатском выдавала в нем бывшего офицера.

— Разумеется, господин Габриель. Прошу, — сказал Кунце и открыл дверь своего бюро. На пороге они столкнулись, каждый пытался пропустить вперед другого. В бюро Кунце предложил посетителю стул и сигарету.

— Как вам жилось это время, господин Габриель? — спросил он.

— Благодарю вас, господин капитан, очень хорошо, — ответил чисто формально Габриель.

Ни слова жалобы. Такая сдержанность вызывала в Кунце некую обеспокоенность.

— Насколько я в курсе, вы больше не служите на почте. Надеюсь, вы нашли что-то подходящее? — внимательно вглядываясь в лицо посетителя, спросил Кунце, а в голове промелькнуло: «Мне, видимо, доставляет удовольствие мучить других».

— В известном смысле да, господин капитан. Я работаю на молочном предприятии в Хадерсдорфе. Примерно полчаса езды. Там я и бухгалтер, и управляющий, и правая рука — словом, все в одном лице. Совсем неплохое место. Я сам себе хозяин, у меня приличная квартира, и я имею дело с хорошими людьми. И все же, — он запнулся, как бы подыскивая слова. — Короче говоря, господин капитан, я пришел к вам, потому что нуждаюсь в вашем ходатайстве. Я очень хочу вернуться в армию.

Кунце не верил ушам своим.

— На самом деле? — Ему хотелось добавить: «После всего, что вам сделали?»

— Вчера вечером я прочитал в газете, что господин обер-лейтенант сознался во всем. Теперь я свободен от каких-либо подозрений, что имел к этому делу какое-то отношение. Я уволился из армии с безупречным аттестатом и, будучи на гражданской службе, берег свою репутацию. Я хотел бы просить вас, господин капитан, о поддержке, когда я подам заявление о моем восстановлении в армии.

— Вы получите мою неограниченную поддержку, — сказал Кунце. — Я постараюсь сделать все, что смогу. Но вы позволите мне один вопрос, господин Габриель? И я надеюсь, вы не сочтете его навязчивым. Что побудило вас к этому решению?

— Напротив, я благодарен вам за ваш интерес, господин капитан. Я хотел бы вернуться в армию, потому что я к ней принадлежу. Я был четыре долгих года гражданским и все время ощущал себя как в ссылке. Вы должны учесть, что я с десяти до двадцати шести лет моей жизни носил, как и все в моем окружении, военную форму. Я говорил языком армии, выполнял приказы и следовал предписаниям тоже армии.

— Но как вы можете одобрять эти предписания после всего, что с вами сделали?

Хотя Кунце твердо решил не касаться прошлого, у него вырвались эти слова.

— Я воспитан на принципе не одобрять что-то, а просто это принимать. Возможно, это и является причиной того, что я в гражданской жизни не смог найти себя. Там постоянно сталкиваешься с вопросом: правильно или неправильно? Нужно постоянно принимать решения, а если ты уклоняешься от этого, тебя обвиняют в недостаточной дееспособности. Вы можете назвать меня трусом, но я сыт по горло слышать, что я взрослый человек и должен за все отвечать сам. Я хочу, чтобы снова, как во времена моего детства, другие думали за меня и решали, как все должно быть. Вы можете это понять, господин капитан?

— И да и нет, — ответил Кунце.

В поезде, направлявшемся в Прагу, в который они с генералом Венцелем сели после обеда, Кунце завел речь о Габриеле. Генерал в недоумении вздернул брови.

— Парень, видно, не в своем уме! — закричал генерал. — Таким, как он, не место в армии.

— Что вы имеете в виду под «таким, как он» господин генерал? — спросил сбитый с толку Кунце.

— Он был замешан в скандале!

— В каком скандале, господин генерал? Его несправедливо обвинили и арестовали, а жену его принудили к самоубийству.

— Его жена — да она спала со всеми подряд, или нет? Допустим, он снова в армии и случайно сталкивается с Моллем, Хохенштайном или Герстеном. С людьми, которые наставили ему рога. Он что, должен делать вид, что ничего не знал, когда весь белый свет об этом наслышан? Как офицер, он обязан их вызвать на дуэль. Если не сделает этого, он просто трус. Так или иначе, он бросает тень на репутацию армии.

Только большим усилием воли Кунце воздержался от насмешливого замечания о мужьях-рогоносцах, висевшего у него на языке. Генерал сменил тему, и имя Габриеля больше не упоминалось.

На следующее утро у отеля их ожидал фиакр. Дул свежий мартовский ветер. Поездка на Конопишт длилась несколько часов. Вся местность вокруг резиденции эрцгерцога была под водой. Внезапное потепление и таяние снегов в горах превратило местный ручей в долине в бушующий поток.

Генерал Венцель бывал уже однажды в замке и обратил внимание своего спутника на некоторые достопримечательности.

— Там, напротив, стоит личный музей Его Императорского Высочества, — показал он на квадратное двухэтажное здание, которое было окружено от наводнения мешками с песком.

— Я вообще не знал, что Его Высочество является любителем искусства.

— В принципе нет, но он собирает статуи и картины, на которых изображен святой Георгий, поражающий дракона. Он очень чтит этого святого.

— Да, сейчас я тоже припоминаю, — сказал Кунце. — Пару лет назад был небольшой скандал, когда Его Высочество приобрел картину одного из старых мастеров и заставил переписать лицо святого Георгия, чтобы он походил на него.

Генерал, сидевший прямо, как палка, бросил на Кунце полный удивления взгляд:

— Об этом я ничего не знаю.

Они приехали в замок на полчаса раньше и расположились в кабинете полковника Бардольфа. Это было очень кстати, так как им надо было хотя бы согреться.

Ровно в двенадцать их провели в рабочий кабинет эрцгерцога, наследника престола, — длинное, узкое помещение. Его нужно было пройти полностью, прежде чем человек достигал письменного стола, за которым сидел эрцгерцог. Они остановились и щелкнули каблуками. Франц Фердинанд поднялся и протянул руку сначала генералу Венцелю, затем капитану Кунце.

— Благодарю вас, господа, что вы приехали, — сказал он скучающим, монотонным голосом. — Пожалуйста, присаживайтесь. — Он повернулся к полковнику: — Вы тоже, Бардольф!

В течение последующих нескольких минут никто не проронил ни слова. Эрцгерцог, устремив свой взор на стол, задумчиво разглядывал сложный узор скатерти. Франц Фердинанд был высоким, полным человеком с несколько несобранной, отнюдь не военной осанкой, которую еще более подчеркивали покатые плечи и полнота. В его лице с двойным подбородком, похожими на щетку густыми усами и холодными глазами явно отсутствовали признаки величия, и никакая корона с бриллиантами не смогла бы их добавить. «Колпак шеф-повара или фуражка портье подошли бы к этой голове гораздо лучше», — пронеслось в голове Кунце.

— Я читал о признании обер-лейтенанта Дорфрихтера, — сказал наконец Франц Фердинанд. — Чрезвычайно неприятная история. — Он не обращался ни к кому конкретно, а продолжал рассматривать скатерть. — Плохо, когда о таких вещах я должен узнавать из газет! — Наконец он оторвал свой взгляд от скатерти и посмотрел на генерала Венцеля. — Я бы очень хотел, чтобы вы информировали меня о таких вещах прежде, чем вы передаете информацию этим писакам.

— К несчастью, произошла утечка информации, Ваше Императорское Высочество. Мы ничего не можем с этим сделать. В наше время практически невозможно что-либо утаить от прессы.