Дорфрихтер в раздумье провел ладонью по лбу, как будто оценивая, какую степень понимания можно ожидать от Кунце. Он не отрывал от него взгляда.

— Я профессиональный офицер, — сказал наконец заключенный. — С самого начала моего обучения убивать — это был мой главный предмет. Если отбросить всякую мишуру, что окружает мою профессию, я не кто иной, как наемный солдат, а еще вернее — гладиатор. Если прикажет кайзер, я убью собственного брата.

— Ни один кайзер вам этого не прикажет!

— Нет. Но если бы он приказал, я бы выполнил приказ. И все мои товарищи сделали бы то же самое. Когда на меня в Линце пала первая тень подозрения — только тень, ничего больше — я обнаружил в открытом ящике письменного стола служебный пистолет одного из офицеров. Этот дружеский жест сделал для меня генерал Венцель. И не для меня одного, а скорее для всех тех, кто не хотел бы платить по долгам чести, для тех, которые бездумно обесчестили себя или армию. Не забывайте о дуэлях. Человек напился, позволил себе пару неосторожных замечаний, и двумя днями позднее он или тот, кого он оскорбил, уже убит, на что четверо секундантов смотрели абсолютно хладнокровно. С того самого дня, когда человек надевает офицерскую форму, у него имеется только один выбор — убить или быть убитым. Минимум пятеро из моих намеченных жертв погибнут в течение года, случись завтра война! Я просто сократил время их ожидания в приемной госпожи Смерти. — Он пожал плечами. — А теперь я сократил свое собственное!

Кунце непонимающе покачал головой.

— Вы просто сумасшедший.

— Вы повторяетесь, господин капитан. Да и как вы можете меня понять? Вы вообще не принадлежите к гладиаторам.

Кунце посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Они находились в бюро больше пяти часов. Оба лейтенанта выглядели абсолютно измученными. Но необходимо было выяснить еще некоторые детали, и Кунце вызвал дежурного унтер-офицера и приказал принести несколько бутылок пива и что-нибудь поесть.

За прошедшие месяцы Кунце часто рисовал себе — хотя он отнюдь не склонен был предаваться мечтам, — как это выглядело бы, когда Дорфрихтер наконец признается. Он представлял себе, что это будет нечто, сопровождаемое слезами и бурным проявлением чувств, но совсем не это уютное закусывание в поздний час, когда вкусно пахло горячими колбасками, пивом и свежим хреном.

Полночь была давно позади, когда протокол полного и окончательного признания был готов и Дорфрихтер его подписал.

— Интересно, — сказал он, рассматривая перо, — коробочку именно таких перьев я послал лейтенанту Дильманну. — Он ухмыльнулся Кунце. — Одна из моих ошибок!

— Вы сделали их много.

— Не так много, но среди них были большие. Я должен был не только Хедри, но и самому себе послать циркуляр. Я подумал об этом, но потом решил собственную персону из игры исключить. Другой ошибкой было использовать картографический шрифт. Но главное, я неправильно оценил возможную реакцию армии. Я был, собственно, уверен, что следствие будет прекращено сразу же, как только тень подозрения упадет на какого-либо офицера.

— В своих предположениях вы были чертовски близки к действительному развитию событий, — проворчал Кунце.

— Я, как и прежде, считаю, что уличать меня было ошибкой. Армия ничего не выиграет от того, что меня осудят. Наоборот. Этим наносится ущерб безупречной репутации всего офицерского корпуса. И это в тот момент, когда уважение армии для всей монархии имеет такое большое значение.

«Сцена постепенно становится какой-то ирреальной», — подумал Кунце. Легкомысленным тоном, как если бы это было действие одной из комедий Шнитцлера [7]болтал преступник со своим судьей о совершенном им преступлении. Ни в одной другой стране, ни в одном другом городе мира не могла бы иметь место такая беседа — она была возможна только между людьми, принадлежащими к императорско-королевской армии. Не хватало только цыганского хора с его песнями.

Капитан Кунце провел свою свадебную ночь в своей квартирке на Траунгассе.

Когда он вышел из здания гарнизонного суда, было уже начало второго, и, хотя он знал, что Роза ждет его, он после этого длинного дня, в котором так много произошло, был рад именно в эту ночь остаться один со своими мыслями. Церковь с ее мерцающими свечами казалась такой далекой, в тысячу километров отсюда и в другом столетии, а человек, который только что подписал свой смертный приговор, был ему неизмеримо ближе во времени и пространстве.

Когда он на следующее утро сообщил Розе, что их свадебное путешествие отодвигается на неопределенный срок, она издала тихий жалобный возглас, но не протестовала. Ее супруг пришел к выводу, что она в течение ночи превратилась в образцовую офицерскую жену.

Генерал Венцель воспринял известие о признании Дорфрихтера со смешанным чувством. Он сердечно поздравил Кунце, с видимым добродушием похлопал его по плечу, но капитан знал его слишком хорошо, чтобы не заметить некоторую озабоченность, скрытую за словами похвалы. Генерал продолжал дальше говорить о том, как он сожалеет о сорвавшемся свадебном путешествии, но мысли его витали совсем в другом месте.

— Лучше, если я сообщу об этом Его Императорскому Высочеству лично, — сказал он, провожая к двери Кунце. Имелся в виду наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд. — Его Императорское Высочество постоянно проявлял интерес к этому случаю и наверняка захочет помочь нам словом и делом.

— Я не представляю, как бы он смог это сделать. Дальнейший ход будет определяться действующими предписаниями.

— Возможно, у него будут свои соображения, — кротко ответил генерал. — Ему постоянно что-то приходит в голову. Он находится сейчас в своей резиденции в Богемии, а поскольку Его Высочество будет снова в Вене только в конце месяца, надо подумать, как нам лучше добраться до Конопишта. До Бенешау мы едем поездом, а оттуда придется добираться экипажем.

Кунце приподнял брови:

— Вы сказали «мы», господин генерал?

— Да, конечно. Я хотел бы, чтобы вы тоже поехали, господин капитан. В конце концов, вы расследовали это дело и могли бы доложить Его Высочеству гораздо подробней, чем я. Насколько я знаю, по прибытии в Бенешау я должен телеграфировать полковнику Бардольфу, адьютанту Его Императорского Высочества.

Кунце до сих пор не доводилось встречаться с эрц-герцогом, наследником престола, и никакой потребности в такой встрече он не испытывал. Благосклонность высочайших персон была вещь непостоянная, а у Франца Фердинанда была слава человека, чрезвычайно переменчивого в своих привязанностях. Считалось, что его раздражительность и дурной нрав являлись следствием постоянных разочарований, которые он, будучи наследником престола, испытывал при исполнении чисто представительских, не имеющих какого-либо решающего значения функций, вмененных ему кайзером. Двадцать лет бился он уже в этой узде, в то время как восьмидесятилетний кайзер восседал на троне — непоколебимый, не поддающийся никаким внушениям или велениям времени — как будто его собственный, из скалы изваянный монумент.

— Мы отправимся лучше всего поездом завтра после обеда, — сообщил Венцель два дня спустя Кунце, — и переночуем в Бенешау. Мне сказали, что вокруг Конопишта все залито из-за наводнения, и нам придется объезжать стороной, чтобы добраться до замка.

Венцель был в дурном настроении. Один из репортеров газеты социалистов «Арбайтсцайтунг» откуда-то пронюхал о том, что Петер Дорфрихтер сознался в совершенном преступлении, и утром в газете была большая статья об этом. Венцель знал, что эрцгерцог, наследник престола, терпеть не мог, если новости доходили до него, когда публика их уже знала. В том, что это произошло, Венцель винил Кунце.

Кунце в этот день пришлось пережить не только неудовольствие Венцеля. Этим вечером впервые у них с Розой произошла семейная ссора. Роза потребовала от него, чтобы Кунце делил с ней в спальне широкую супружескую кровать, он же настаивал на том, что он будет спать в маленькой комнате, которую он у Розы снимал раньше. Она обрушилась на него со слезами и упреками, и он узнал, как и многие супруги до него, что из покладистых, без особых претензий любовниц не обязательно получаются такие же покладистые и без особых претензий жены. Тем не менее он провел эту ночь в своей собственной узкой кровати, и Тролль лежал в ногах.