Для похода в ресторан они одеваются наряднее обычного: Никхил надевает зеленую рубашку с вельветовым воротником более темного оттенка — ее подарок на годовщину свадьбы. Когда продавец уже заворачивал рубашку в цветную бумагу, Мушуми вдруг вспомнила, что на первую годовщину не должно быть никакой бумаги, это плохая примета, но времени что-то менять уже не было. Мушуми одевается в черное платье, в котором она была в тот вечер, когда они впервые стали близки. Поверх платья она накидывает лиловую пашмину— шаль, которую ей подарил Никхил. Она глядит на своего мужа, вспоминая их первое свидание, на которое оба они пришли только для того, чтобы от них отстали родители. Мушуми до сих пор помнит тот почти физический шок, который она испытала, увидев его — высокого, широкоплечего, с растрепанными волосами, в полосатой рубашке и потертых джинсах. Ее сердце на секунду замерло, потом забилось так сильно, что она сама испугалась. Почему-то она думала, что увидит увеличенную копию мальчика, которого она знала с детства, — высокомерного, насмешливого, грубоватого, с прыщами на подбородке. А за день до этого свидания она обедала с Астрид. «Вот уж никак не вижу тебя с индусом!» — отрезала Астрид, поддевая пальцами лист салата из миски. Тогда Мушуми лишь виновато улыбнулась и сказала, что этого свидания все равно не избежать, уж больно мать настаивает. Но Никхил ей понравился сразу же и безоговорочно. Ей нравилось, что он не доктор и не инженер, что у него хватило смелости поменять себе имя — несмотря на годы знакомства, новое имя делало его другим человеком, немного таинственным.

Они решают пройтись до ресторана пешком, это всего в миле от дома. Вечер теплый, и Мушуми не уверена, что стоит брать с собой шаль. Сумочка у нее маленькая, туда шаль не поместится.

— Может быть, оставить ее дома?

— Не надо, а вдруг мы и назад решим пойти пешком? Вечером будет прохладно.

— Да, наверное, ты прав.

— Она тебе идет, кстати.

— А ты помнишь это платье?

— Платье? Нет. А что такое?

Мушуми не обижается, хотя и чувствует легкое разочарование. Она уже знает, что, хотя Никхил и запоминает фасады домов до мельчайших деталей, которые потом может воспроизвести по памяти, в отношении домашних дел он крайне рассеян. Например, он оставил чек на покупку шали прямо на комоде вместе с горстью мелочи, когда выгружал все из карманов пиджака. Ну что же, неудивительно, что он не помнит это платье. Она и сама теперь не вспомнит конкретной даты их свидания. Это было в ноябре, в субботу, вот и все, что она может сказать.

Они неторопливо идут до Пятой авеню, мимо магазинов, где продаются восточные ковры, мимо публичной библиотеки, мимо книжных лавок.

Странно, но в этот вечер улица выглядит почти пустой: лишь парочка машин движется вдоль тротуара да несколько японских туристов выходят из магазина — обычно здесь царит столпотворение. Мушуми редко бывает в этих краях — иногда покупает здесь косметику или смотрит старое кино в «Париже», а однажды пила коктейли с Грэмом и его родителями в «Плазе». Они проходят мимо темных витрин, в которых выставлены часы, чемоданы, шелковые шарфы, английские плащи. Пара босоножек бирюзового цвета привлекает ее внимание. Они на высоченном каблуке, а вокруг щиколотки крепятся двумя метрами ремешков из бирюзовой кожи, украшенных стразами.

— Прекрасно или ужасно? — спрашивает она. Она часто задает ему этот вопрос по поводу самых разных вещей — от дизайна квартир до ювелирных украшений. Его ответы часто поражают ее, он видит в предметах то, чего она не замечает.

— Пожалуй, ужасно, но надо посмотреть, как они выглядят на ноге.

— Согласна. Угадай, сколько они стоят?

— Двести долларов?

— Пятьсот! Представляешь? Мне кажется, я видела их в последнем номере «Вог».

Мушуми проходит витрину. Через несколько шагов она оборачивается и видит, что он все еще недоверчиво рассматривает босоножки, нагнувшись, чтобы разглядеть ценник, висящий на шелковой тесьме. В его позе есть нечто такое невинное и детское, что Мушуми улыбается про себя. Какой он все-таки милый! Ее вновь охватывает чувство благодарности за то, что он появился в ее жизни. Ей казалось, что она катится в пропасть, что юность прошла, счастье ушло, что ее удел — одиночество. А он принял ее безоговорочно, смыл позор, покрывший ее после всей этой истории с несостоявшимся замужеством. Она и сейчас уверена, что он никогда не обидел бы ее так, как обидел Грэм. К тому же, после стольких лет тайных отношений и бесконечного вранья, приятно чувствовать одобрение семьи, знать, что за ее спиной — мощная поддержка родителей и родственников. Мушуми невольно вздыхает. Счастлива ли она с ним? Нет… То, что привлекло ее к нему тогда, теперь начинает отталкивать. Теперь для нее он невольно отождествляется с жизнью, которой она привыкла сопротивляться, которую так мечтала оставить позади. Конечно, ее муж в этом не виноват, но она не видит себя с ним в старости, и вовсе не потому, что в нем есть какой-то изъян. Просто замужество теперь кажется ей нарушением ее внутренних обетов, клятв и обещаний, которые она когда-то принесла самой себе.

Они никак не могут найти ресторан. Несмотря на то что Мушуми на всякий случай записала адрес на клочке бумаги, в здании под таким номером находятся офисные помещения. Они жмут кнопку звонка, заглядывают внутрь, но видят только уходящую вверх лестницу, застеленную красной дорожкой, и большую каменную вазу возле нее.

— Это не может быть здесь. — Она беспомощно оглядывается.

— Ты уверена, что адрес правильный?

Они обходят, потом возвращаются. Отчаявшись обнаружить хоть какие-то признаки жизни, они переглядываются, как вдруг Гоголь восклицает:

— Ох, да вот же он!

Из-под лестницы, ведущей на первый этаж, выходит хорошо одетая пара. Они спускаются в подвал, на стене обнаруживают крошечную табличку с названием ресторана «Антония». Их встречают, провожают к столику. В ресторане темно, пусто, он кажется заброшенным, как и улица снаружи. Семейство в углу, наверное, после театра, предполагает Мушуми: две девочки одеты в претенциозно нарядные платья с нижними юбками и широкими кружевными воротниками. Кроме них Мушуми замечает еще несколько пар среднего возраста и, видимо, приличного достатка. Старик в темном костюме ест в одиночестве. Странно, что в ресторане так много свободных мест. Музыки нет, а она рассчитывала на что-то более живое, веселое, теплое. Несмотря на то что это подвал, сводчатые потолки уходят высоко вверх. Кондиционер работает с такой силой, что ей приходится натянуть на плечи шаль. Мушуми закутывается в нее по шею.

— Я уже замерзла. Как ты думаешь, они уменьшат кондиционер, если я попрошу?

— Вряд ли. Хочешь накинуть мой пиджак? — спрашивает Никхил.

— Нет, спасибо. — Мушуми улыбается мужу, но вдруг чувствует себя опустошенной, глубоко несчастной.

Ей не нравятся мальчики-подростки из Бангладеш, которые подают им горячие хлебцы серебряными щипцами. Ее раздражает, что старший официант, подошедший принять их заказ, несмотря на безукоризненные манеры, не смотрит им в глаза, а обращается к бутылке минеральной воды, стоящей между ними на столе. И хотя они уже сделали заказ, Мушуми хочется встать и уйти. Она уже сделала так однажды неделю назад, в одном дорогом салоне. Что-то в манере парикмахерши, в скучающем выражении ее лица, в том, как она небрежно подняла прядь ее волос и посмотрела на просвет, показалось Мушуми ужасно оскорбительным. В результате она просто встала и вышла из салона, когда та на минутку отошла, чтобы побеседовать с другой клиенткой. Интересно, что такого особенного нашли в этом ресторане Астрид и Дональд? Может быть, здесь потрясающая кухня? Но когда приносят их еду, Мушуми начинает еще больше злиться. Ее подают на огромных квадратных тарелках, покрытых узорами майонеза и украшенных зеленью, но сами порции микроскопические. Как обычно, они пробуют блюда друг у друга с тарелки, но в этот раз закуска Никхила ей не нравится. Сама она управляется быстро и вынуждена смотреть, как Никхил разделывается со своей перепелкой.