Миша смотрел на полковника, на его круглое лицо с мелкими чертами, седую в завитках голову, на его штатский костюм, кольцо на пальце, и не решался.

— Слушаю!

— Товарищ полковник, к кому я могу обратиться, чтобы отменили выкуп за дипломы?

— Не к кому.

— Я инвалид войны, два раза ранен: под Ростовом и под Курском. Отца убили белые в 1919. Жена — детдомовка…

— Ничем не могу помочь. Постановление — правительства, а не мое.

— Может быть, написать Косыгину?

— Пишите. Но это бесполезно. К нему не попадет.

Про Кайю говорили, что он бессердечен, груб, что любит острить, издеваться. Кто-то уверял Мишу, что полковник занесен под номером шесть в "Черный список", составленный евреями за рубежом на преступников, повинных в истреблении евреев. А перед Мишей сидел усталый человек, которому, по-видимому, до смерти надоели евреи, визы, жалобы, возня с выкупом… Миша был готов поверить, что этот человек мог сказать в компании:

— Была бы моя воля, я бы их выпустил всех, даром.

Он повернулся и ушел.

Ничего другого, собственно, он не ожидал.

Только Хана могла поверить россказням "осведомленных людей", что ОВИР "скинул" шесть тысяч инженеру Барону, что доктор Яфет добился снижения цены за диплом наполовину.

Миша вернулся в ломбард, Ханы уже не было. Он вошел в телефонную будку, бросил в щель аппарата 2 копейки, аппарат не подавал признаков жизни. Перебрался в другую будку, но и там телефон не работал.

— Когда-нибудь этот город сгорит, потому что нельзя будет позвонить пожарникам!

Он вошел в Центральный универмаг; здесь, слава богу, автомат действовал, и он позвонил в аптеку.

— Анна ушла на базу! — ответила заведующая.

"Ушла на базу" — был дежурный пароль. Это значило, что Анна пошла по магазинам и ее заменил кто-то из коллег. Бее знали, что у Марика сегодня день рождения.

Миша вышел из универмага, побрел по улице Вальню и у ступеней отеля ''Рига" столкнулся с Лией Фейерблат.

— Мишенька! Привет! — сказала Лия певучим своим голосом. — Я о тебе все знаю!

— Я о тебе тоже!

— С чего начинается родина?

"С чего начинается родина" — были слова из песни, которую еврей из Ленинграда Баснер сочинил для фильма "Щит и меч" на слова еврея же Матусовского. А фильм был поставлен по роману каменного сталиниста Вадима Кожевникова. Дрянной фильм по дрянному роману, если уж главный герой, артист Любшин, по телевидению сказал, что он считает диалоги надуманными, историю — маловероятной, а играл лишь потому, что характер героя захватил его. Роман и фильм повествуют о советском разведчике, который проник в штаб Гиммлера и был занят переправкой эсэсовского золота в Швейцарию, попутно, разумеется, передавая в Москву секреты первостатейной важности. Так что публике оставалось недоумевать, как это все же немцы дошли до Волги и почему Гиммлер не очутился в руках советов?! А песня — хорошая:

Евреи быстро переделали песню на свой лад:

Лия Фейерблат подала прошение в ОВИР и получила уже два отказа.

— Пойдем к нам! Гриша тебя давно не видел.

— Это потому что у нас ночи холодные, — сказал Миша. — Знаешь ведь, как в "Крокодиле" рисуют американских безработных: на скамейке, в парке, под газетами. А мы ночуем дома.

Фейерблаты жили на бульваре Райниса, в старом, чинном доме, где на лестнице были дубовые панели и скамейки для отдыха на каждом марше. У них была квартира из трех комнат, заставленных до потолка.

— Кто там? — крикнул из ванны Гриша.

— Миша пришел! Я его встретила у "Риги".

— Сейчас! Налей ему чего-нибудь! Хочешь шерри или водочки?

— Стакан воды! — сказал Миша. — Вода растворяет горечь.

— Ну что там у тебя?

— Ходил в ОВИР. Просил снижения цен.

— И что тебе сказал штандартенфюрер Кайя?

— Постановление правительства, а не его.

— Сколько вы стоите?

— Я всего три, заочник, а Хана 5600.

— Ого! Моя Лиечка тянет всего на 4200. А я, слава богу, необразованный — техник. Что ты думаешь делать?

— Ничего. Где я возьму такие деньги?

— Здорово мы влипли! Слышал, лондонский конгресс решил не давать большевикам ни гроша. Никакого международного выкупа не будет. Но нас-то, которые влипли, могли бы выкупить.

— Кто это будет делать?

— Да хоть бы Израиль. Если мы ему нужны.

— Израиль и так воюет.

— Может, тебе Марька даст? Мог бы раскошелиться для родной сестры.

— Говорит нету. Все уходит на машину и дачу.

— Вот сволочь! Продать машину он не собирается? — Лия принесла Мише стакан молока и бутерброд. Сказала:

— А почему он должен продавать машину? Ты бы продал?

Гриша вышел из ванной в пижамных брюках с полотенцем на шее, ответил с презрением:

— Он всегда был шкурником. Но я ему не завидую. Все уедут, он останется кататься на своем "Москвиче" из Риги в Бирини. Я точно знаю, у него на книжке 10000. Дача-то хоть приличная?

— Каменная. С водопроводом. Отопление паровое.

— Сволочь! Я бы продал дачу для сестры. Разве она не тащила его на себе всю войну и еще девять лет?!

— Но почему по-твоему все должны уезжать в Израиль? — рассердилась Лия. — Марик и не думает уезжать. Так почему он должен портить будущее? Если узнают, что он помогал уехать, его выкинут с кафедры!

— Не понимаю! — сказал Гриша. — Никогда не понимал. Есть Гилельс, Растропович, Коган. Мировые имена. А чтобы выехать на концерт или на лечение, великие музыканты обязаны проситься у КГБ. Какой-то паршивый лейтенантишко будет втайне решать пускать или не пускать?! Да любой барабанщик парижской филармонии идет себе в контору путешествий, платит за билет и — завтра он в Бразилии или на Огненной земле! Да с женой и детьми, были бы деньги! А Гилельс может выехать с семьей?!

Он так разволновался, что выпил Мишино молоко; заметил свою оплошность, махнул рукой:

— В голове не укладывается! Я — гражданин самого передового, первого в мире социалистического государства, не имею права выехать за рубеж! А любой негр, которого мы так жалеем, едет куда хочет! Анджелу Девис, "мученицу" наших газет, уже изображали с факелом свободы, как Статую в Нью-Йорке. Она сидит в тюрьме по обвинению в терроризме, а ее сестра приезжает в Москву плакать о судьбе негров! Если бы ты сидел, твою сестру пустили бы в Америку?! Ох, гады! Да я продамся до нитки, но уеду!

— В Израиле ждут сионистов, — сказала Лия.

— Чепуха! Я видел последнего сиониста в 1940 году, перед тем, как Сталин отправил их в лагеря в Сибирь. Но если мое желание жить человеком среди людей, чтобы никто не говорил мне: жид, жид, жид, — есть сионизм, так что должны говорить армяне?

— При чем тут армяне?

— Объясню. Есть такая поэтесса, Сильва Капутикян, еще при Сталине прославилась. Так она написала книгу "Караван в пути" о том, что все армяне должны вернуться в Армению, если хотят сохраниться как народ. Книгу перевели на русский, тираж — 200000! Значит, возвращаться на родину хорошо? Армянам хорошо, а нам нельзя?

— Чудак! Армяне же должны вернуться в Армению под Советской властью. А все, что хорошо для Советского Союза, — это правильно, а все, что плохо, — это ошибки… Белинский ошибался, Тольятти ошибался, Роза Люксембург ошибалась.

— Эх ты! — сказал Гриша. — Тебя надо срочно выслать в Биробиджан!

— Миша, ты ходил в синагогу? — спросила Лия.

— Нет.