Иоахим Бессинг и я не нашли в себе смелости присоединиться к их маршу. То, что всего несколько часов назад, в Берлине, еще казалось нам великолепной подрывной деятельностью — а именно марш объединившихся непонятно по какому принципу нелепых демонстрантов, — теперь предстало перед нами как бы отраженным в огромном зеркале, показавшем нам наше подлинное лицо: мы были трусливыми представителями попарта. И мы поняли: здесь, в Камбодже, всякая попкультура прекращается. Ибо здесь нет порождающего иронию разрыва между тем, что есть, и тем, что должно быть. Здесь речь идет о двадцатидолларовой прибавке к месячной зарплате.

Лукас присоединился к нам на веранде. Лукас когда-то служил в Иностранном легионе и внешне был похож на Герда Фребе [197]в поздний период творчества. Мы пили пиво. Не прерывая разговора, он провел ладонью по наголо бритой голове и объяснил нам, что приехал в Пномпень, чтобы заниматься разминированием.

Мы наблюдали за проходящей мимо толпой, и Лукас рассказал, сколько миллионов мин еще зарыто на рисовых полях. Он рассказал нам о прыгучих минах, которые, если крестьяне наступают на них, разрывают им грудь, а не ноги. Рассказал и о не смолкающем сутками плаче детей, которые, заигравшись, попали на минное поле и застряли там и которых нельзя спасти без риска самому подорваться на мине.

Наступила ночь, без предварительного оповещения. Одна темнота сменила другую. Чувствовалось, что это хорошо и правильно — снова оказаться в Азии.