Когда я вошел, она на мгновение подняла на меня глаза, после чего ее взгляд снова уперся в телевизор. Я с трудом извлек из своей памяти те три слова, которые знал по-русски, но она ответила по-немецки: 280 долларов за ночь, оплата вперед.
Номер оказался именно таким, о каком мы все, осознанно или неосознанно, мечтаем: сталинские строгость и аскетизм в сочетании с турецкой безалаберностью. На стене фотообои, под ними — застеленная коричневым покрывалом кровать. На обоях — горное озеро, зеленый луг, елки и пихты, желтые цветы. Снималось это явно в Швейцарии. Я начал с того, что проинспектировал ванную комнату. Туалетная бумага представляла собой аккуратно разрезанную на квадраты газету.
Сидя на бортике ванной и глядя в пожелтевшее зеркало, в котором лицо мое сперва казалось неестественно бледным, а после, когда с запозданием в две минуты внезапно вспыхнуло-таки неоновое освещение, приобрело экзотический бирюзовый оттенок, я разворачивал — поштучно — эту туалетную бумагу и пытался мысленно подсчитать, какая доля от моих 280 долларов была израсходована на ее приобретение: меня, в сущности, интересовал характер взаимосвязи между такой вот туалетной бумагой, бакинским отелем, моими деньгами и швейцарскими фотообоями. Безрезультатно поразмышляв некоторое время над этой проблемой, я вернулся в спальню.
Я хотел позвонить по телефону. Но оказалось, что позвонить из этого отеля нельзя. Администраторша из вестибюля, которая ровно после четырнадцатого сигнала все-таки оторвалась от передачи канала RTL и с недовольным ворчанием взяла трубку, подтвердила, что это действительно так. Не без злорадства она довела до моего сведения, что сегодня вечером я, как и любой гость отеля, могу внести свое имя в особый список, и тогда — не завтра, а еще через день — мне обеспечат телефонную связь с нужным абонентом… Что поделаешь — это Кавказ, воплощение хрупкого равновесия между Турцией, Ираном и Россией, стрелка на весах общемирового нефтехозяйства, а значит, и залог мира во всем мире. Я лег на кровать, прочитал пару-другую страниц из «Путешествия в страну варваров» Уиндема Льюиса [70]и очень скоро заснул. Мне снились — подождите-ка — огромные подземные пещеры, в которых горели синим пламенем целые озера бензина.
На следующее утро я произвел ревизию сверкающего, как зубная эмаль, буфета «Старого Интуриста», после чего заявил на рецепции о своем отбытии. Солнце сияло, я стоял с чемоданчиком на улице и курил сигарету. Рядом притормозила черная «волга», бородатый водитель выглянул из окна и спросил, не ищу ли я отель. От него я узнал, что в Баку имеется отель, принадлежащий международной компании «Хаятт». Что ж, пусть будет «Хаятт», не все ли равно. Я договорился, что он отвезет меня туда за 20 долларов.
Самый дешевый номер в «Хаятте» стоил 380 долларов за ночь. Но зато я прямо из своего номера мог звонить по телефону и принимать звонки. Большие, изысканные бухарские ковры устилали пол вестибюля, а под портретом президента Алиева располагалась цветочная композиция из белых лилий. Британское консульство тоже размещалось в «Хаятте», и перед отелем весело трепетал на ветру «Юнион Джек», а по вестибюлю шмыгали в разных направлениях невзрачные британцы, которые все выглядели в точности так, как меланхоличный герой Джона Ле Карре — секретный агент Джордж Смайли. Все было замечательно. Я тут же снял номер.
Но бакинский «Хаятт» мог гордиться не только изобилием телефонных аппаратов и тем, что предоставил кров консульству Великобритании, — сверх всего этого он приютил в своих стенах крупнейшее на Кавказе казино. Вполне вероятно, думал я, что по вечерам сюда подъезжают бронированные мерседесы, и шикарные дамы в тесно облегающих фигуру платьях собираются вокруг крупье, и что здесь тусуются колоритные местные миллиардеры, от скуки швыряющие своим охранникам десятитысячные долларовые купюры, чтобы те вместо них подсаживались к игорным столам, — потому что было бы, согласитесь, очень странно, если бы люди такого высокого полета самолично вступали в борьбу за смехотворные выигрыши. Может, все это я увижу уже сегодня вечером. И это даст мне первоклассный материал для репортажа, ради которого я, собственно, и приехал в Баку. Нефть, золото, женщины, шампанское в хрустале, непостижимый декаданс, миллиардеры с золотыми зубами — безотказно действующая адская смесь. Но получилось совсем иначе…
Солнце сияло. Было невероятно жарко для апреля. Через окно отеля я наблюдал, как очень сильный переменчивый ветер гнал облака от Каспия — сначала по кругу, над городом, потом, как бы передумав, в глубь материка. Из-за особого, непривычного для меня освещения город казался очерченным резкими штрихами — как Мюнхен, когда дует фен.
Часто, подумалось мне, человек больше всего узнает о городе, когда приближается к центру со стороны вокзала. Однако на маленьком плане Баку с печатью Hyat Regency, который я обнаружил у себя в номере, никакого вокзала обозначено не было. Железной дороги — тоже. Вот посольство Судана, например, было ясно различимо, оно находилось на улице генерала Тарлана Алиярбаева, а Центральный вокзал я, сколько ни искал, найти не мог. Но я же помнил, что между Баку и Москвой имеется прямое железнодорожное сообщение, значит, центральный вокзал здесь непременно должен был быть.
Пришлось спуститься вниз, к стойке администратора, и там мне сразу же приоткрылась одна из главных тайн Баку: ни один из местных, похоже, не умел ориентироваться в собственном городе. Скажите, пожалуйста, спрашивал я, где находится Центральный вокзал? Ответом мне — у стойки администратора отеля «Хаятт» — было коллективное пожатие плечами. Пожалуйста, попросил тогда я, пожалуйста, напишите мне по-русски слово «вокзал», на карточке, чтобы я мог показать ее шоферу такси.
Администраторша негодующе закатила глаза, потом что-то быстро нацарапала на листке бумаги, подтолкнула его ко мне и исчезла в помещении, где хранились швабры. Понятно: у нее были более неотложные дела, чем объяснять такие глупости каждому иностранцу — только потому, что он платит по 380 долларов за ночь.
Водитель стоявшего перед отелем такси, видимо, не умел читать по-русски: когда я протянул ему листок бумаги, он только засмеялся и сказал «ньет». Тогда я сам изобразил ему паровоз, который мед ленно подъезжает к вокзалу и, завизжав тормозами, останавливается. Водитель долго смеялся, после чего, наконец, сказал: «Train Station» — и: «Twenty Dollars» [71]; я сел в машину, и мы рванули с места. По радио — это я разобрал — передавали ‘Love Machine’ в исполнении Supermax.
Ровно через шесть минут мы остановились перед бакинским Центральным вокзалом. Вокзал как таковой оказался неправдоподобно уродливым, заплесневевшим зданием в конструктивистском стиле, перед ним расположился овощной рынок. У входа какие-то мужчина и женщина вяло обменивались тумаками из-за пары брюкв. Я вошел внутрь. Главное помещение вокзала, как ни странно, никак не соединялось с рельсами. Я имею в виду, что если кто-то, например, захотел бы поехать на поезде из Баку в Тифлис, ему пришлось бы сперва прийти на вокзал, купить себе в главном помещении билет, а потом опять выйти на улицу, обойти здание вокзала, пройти еще две улицы, и только тогда он очутился бы на нужной ему железнодорожной платформе. Я сделал несколько фотоснимков: приближающихся поездов, отходящих поездов и гигантского, писанного маслом, портрета президента Алиева — портрет был прикреплен к бетонной стене вокзала.
Но на вокзале, как я вскоре узнал, фотографировать запрещалось. Вдруг, неожиданно для меня, ко мне подошли двое в милицейской форме. Я протянул им свое журналистское удостоверение — «азербайджанское», то есть выданное местным Министерством иностранных дел и снабженное множеством печатей. Но милиционеров, к несчастью, заинтересовало совсем не оно. «Вот же, смотрите: Германия, Алмания», — пытался объясниться я. Но они только вскрикивали: «Ах! Ньет! Хаха! Немец! Немец! Хаха! Фашисти!» — и, дико хохоча, показывали дулами автоматов на выход. И я бесславно оставил спорную территорию. Перед зданием вокзала, на немилосердно палимой солнцем площади, одинокий наперсточник ожидал потенциальных клиентов. Давешней женщины, дравшейся из-за брюквы, уже не было.