Арткин посмотрел на Миро и улыбнулся. Как много он должен был позволить себе, чтобы улыбнуться.

  Миро всем телом облокотился на стол, чуть не опрокинув чашку вместе с блюдцем.

  - Мое настоящее имя, - сказал он медленно и отчетливо. - Миро. Миро Шантас. И у меня нет другого имени.

  Музыкальный автомат взорвался от шумной песни, которую Миро не знал, но она звучала громко и поднимала настроение, в стиле диско, так презираемом Арткиным.

  Лицо Арткина изменилось снова, и в его глазах почти зажёгся восторг:

  - Я приветствую тебя, Миро Шантас.

  Арткин редко мог его похвалить. Миро почувствовал душевное тепло, вдруг наполнившее его изнутри. Музыка уносила его вдаль.

  На следующее утро они ждали в бежево-коричневом фургоне у пересечения Ватер-Стрит и Уинтон-Авеню. Автобус задерживался, но это не беспокоило ни Арткина, ни Миро, ни кого-либо ещё. Арткин изучал ситуацию на протяжении нескольких недель. Он знал, что график движения автобуса был неточен и зависел оттого, как долго придётся ждать каждого из детей. Не было установленных мест для сбора детей, каждый из них садился около своего дома. Кто-то из них стрелой устремлялся к автобусу, а кто-то наоборот не спешил. Они были ещё совсем маленькими: лет по шесть-семь, почти младенцами. Автобус отвозил их на день в лагерь, расположенный около тихого озера недалеко от Халловела, где они резвились в воде, играли и делали всё, что свойственно детям их возраста. Вечером этот же автобус развозил их по домам. Их было шестнадцать. Арткин сказал, что он готов убить хотя бы двоих из них: «Возможно и больше, посмотрим по обстоятельствам».

  Миро сидел позади фургона, наблюдая за происходящим на Ватер-Стрит. Ничего особенного не происходило. Мальчик ехал на велосипеде, пытаясь управлять им за леску, растянутую между рукоятками руля. Собака что-то долго вынюхивала в зарослях кустарника, затем подняла лапу и помочилась. Миро не знал породу этой собаки, как и называние этого кустарника. Он наблюдал за  уходящей собакой. Он наблюдал за всем, чего он не знал. В жизни он успел научиться немногому. Его школьное образование было убогим, без каких-либо развлечений и какого-либо изучения цветов и кустарников. Кроме того, всё, что росло у него на родине, (да, у него и не было никакой родины) было совсем не похоже на растительность Новой Англии. И люди здесь были совсем другими. И еда. Кстати о еде: Миро чувствовал себя предателем, ему так нравилось то, что едят американцы – их гамбургеры и хот-доги с картофельными чипсами. Он смотрел по телевизору рекламные программы о «Макдональде» и «Бюргер-Кинге» с начинкой с большим удовольствием. Он никому не рассказывал об своих маленьких удовольствиях. И вообще, кому об этом можно было рассказать?

  Миро взглянул на часы – было почти девять. Они ожидали стоящий на обочине оранжевый автобус, пока из ближайшего дома выводили белокурого, пухлого мальчугана. Последний из детей. У Миро иссякло терпение. Ему хотелось действовать. Он думал о том, как долго он ждал этот момент. Репетиция длиною в целую его жизнь должна была закончиться.

  Арткин сказал: «Они всегда задерживаются. Это дети. С ними или будь терпелив, или пиши: «Пропало».

  Никто не ответил на это никакими комментариями. Арткин сидел на сидении рядом с водительским местом. Остальных сидений не было, они были удалены, чтобы обеспечить пространство для четверых и для взятого с собой снаряжения. За рулём сидел чернокожий Стролл, его руки свободно покоились на баранке. Он водил машину или что-либо ещё, словно дирижировал симфоническим оркестром. Миро видел его болтающимся по улицам Бруклина после взрыва на почте. Тот словно побывал на празднике, словно ему ничего не угрожало в этом мире. Обычно он был тихим и угрюмым, и оживал лишь, когда они выезжали на очередную свою акцию. Ещё один из них был по имени Антибэ – массивный, средних лет, по крайней мере, ему было сорок. Выражение на его лице было таким, словно рядом прогремел гром, или землетрясение разломило землю надвое. Всю свою жизнь он шёл напролом, словно гружёный доверху товарный вагон, свободно катящийся под гору, разносящий в дребезги всё, что попадается на его пути. Он был молчалив, и когда он что-нибудь говорил, то произносил слова хриплым голосом идущего в бой пехотинца.

  Миро почувствовал тяжесть револьвера, оттопыривающего грудной карман его куртки. Утро было горячим. Заканчивался август. Хотя Миро часто путался во временах года, которых здесь было так много в каждом году – целых четыре, не как у него на родине. Он выглянул из заднего окна и увидел молодую девушку, идущую по тротуару. Её руки качались по сторонам, чёрные как смоль волосы ярко сияли, а её белый свитер сверкал на солнце. Американские девушки: он так и не привык к их непосредственной сексуальности, к джинсам, обтягивающим рельеф бёдер, к свитерам, подчёркивающим округлости груди, к их открытым лицам. У него на родине сексуальность подразумевала намёк, может, не совсем скрытый, но замаскированный неким изяществом. Он был в Америке уже почти три года и всё ещё был очарован всем, что представало перед его глазами. Всё, что он видел, было ярким, возбуждающим, громким, и даже грубым. И внезапно нежным. Подобным музыке Пресли. Ему хотелось, чтобы Арткин позволил ему брать с собой на операции транзистор.

  Миро наблюдал за девушкой, приближающейся всё ближе и ближе. Она шла по своим делам, и, наверное, не на работу, потому что уже было не слишком рано. Её блузка шевелилась на её теле в такт походке, играя светом и тенью, и она, наверное, не подозревала, что её тело на кого-нибудь может оказать какое-нибудь воздействие. Год назад Арткин, заметив дискомфорт Миро в присутствии представительниц женского пола, сказал: «Я позабочусь, чтобы одна из них стала твоей». Миро сердито ответил: «Не волнуйся». Он не хотел, чтобы Арткин или кто-либо ещё обеспечивал его женщинами. Он был не из тех, кто ходит в театр, чтобы рассматривать в бинокль излишне легко одетых дам. Он ненавидел Таймс-Сквер в Нью-Йорке, где всё было дёшево и громко. Ему нужно было подождать. Но, подождать чего? Когда среднее арифметическое расставит всё по своим местам. Он знал, что он умрёт раньше, чем ему стукнет двадцать или двадцать один. Его брат умер в семнадцать, во время их очередной акции в Детройте.

  Девушка прошла мимо, исчезнув из поля зрения, и Миро почувствовал себя отвергнутым. Он покраснел, отвернулся от окна и в утешении дотронулся до пистолета.

  - Автобус приближается, - прошептал Арткин.

  Миро услышал неторопливый скрип тормозов автобуса, останавливающегося в дальнем конце улицы. Он изогнул шею, чтобы через запотевшее ветровое стекло увидеть оранжевый кузов в сотне ярдов от них. Он взглянул на часы. На пустой дороге за городом они смогли бы догнать этот автобус за семь минут, и затем через пятнадцать минут они были бы уже на мосту: «Пятнадцать плюс семь равняется двадцать два. Ещё три минуты нужно было бы отнести на случай всяких неожиданностей, («Запас карман не тянет», - как уже не раз повторил Арткин) и в ближайшие двадцать пять минут, я совершу своё первое убийство. По моей воле умрет человек».

  Но водитель оказался не мужчиной.

  Когда они поднялись в автобус, то за баранкой сидела девушка. Блондинка – стройная, в великолепном жёлтом свитере. Длинные волосы цвета соломы; нет, не соломы – мёда, сиропа.

  Миро поднялся за Арткиным в салон после того, как Стролл обогнал автобус, снизил скорость и вынудил его остановиться. Арткин, Антибэ и Миро выбрались из фургона, когда в это время Стролл оставался за рулём. Антибэ легко взломал дверь, открыв её ломиком, и вернулся в фургон. Арткин и Миро поднялись на борт. Захват занял несколько секунд, без особого протеста детей или девушки-водителя. Увидев их, она оцепенела, раскрыв от удивления рот и глаза, которым она явно не верила. Миро присел рядом с ней, чтобы не слишком бросаться в глаза проезжающим мимо по шоссе, в то время как Арткин двигался по проходу, громко приветствуя детей: «Привет…сегодня замечательный день… какая симпатичная маленькая девочка… ты любишь леденцы, шоколад…?» - при этом он внимательно наблюдал за всеми проезжающими мимо машинами. Он говорил детям красивые слова, льстил им, в этом деле он был мастером, превосходным актером. Миро позавидовал ему, оставаясь рядом с девушкой. И вдруг она заметила в руке у Миро пистолет. На её лице отразилось отвращение, словно она увидела что-то непристойное. И вдруг её охватил испуг, или даже, что-то ещё страшнее. Ужас. Она поэтапно прошла то, что Миро наблюдал уже не раз: отвращение, испуг и, наконец, ужас.