Она отшатнулась, словно он её ударил.

  Повернувшись к Миро, Арткин сказал:

  - Пора надеть маски.

  Она видела, как они доставали маски из курток. Они натягивали их на головы, внезапно становясь гротеском, чудовищами, вышедшими из самых жутких её кошмаров. И в этих масках она увидела свою собственную гибель.

  Её штаны намокли настолько сильно, что по её бёдрам побежали вниз струйки, подобные нежности чьих-то сырых и непристойных пальцев.

3. 

  Картинка с другой открыткиот собрания сочинений Бенджамина Марчанда: Нетти Халвершам.

  У этой открытки своеобразная окраска, чтобы как-то посудить о красоте Нетти Халвершам: глаза бирюзового цвета, волосы, так похожие на блеск черного лака автомобилей начала века и губы, словно зрелая земляника. Смешно? Возможно. Но, Господь, Нетти Халвершам была чудом красоты. И её сердце – оно было таким же блестяще-черным, как и те классические автомобили.

  Эту открытку можно вставить в рамку, сделанную из греха, потому что грех также со свистом проносится через туннель у меня в груди. Вина всех цветов и оттенков плюс вина, отправившая меня на Бриммер-Бридж, когда мне надо было играть в снежки с Мартингалом и Донателли, или разглядывать янтарь в Пампи.

  Этот грех, однако, берёт своё начало от Нетти Халвершам.

  Потому что…

  Потому что, когда был захвачен автобус, в заложниках удерживались дети, теле- и радиостанции передавали сводки постоянно меняющихся событий, и на Форт Дельта было объявлено чрезвычайное положение – ко мне, к Джеки Бренеру и к каждому из других детей, чьи отцы занимали ответственные посты в структурах командования Дельты, был приставлен телохранитель. И всё это время, пока суровый голос диктора объявлял следующий заголовок новостей, а на улице выли сирены, я думал только о себе и о том, какой я несчастный, и я сидел часами, глядя на телефон. Или это лишь так казалось, что часами. И в какой-то момент моя рука уже собралась снять трубку с аппарата, как голос прибывшего телохранителя вдруг спросил: «Кому ты собираешься позвонить?»

  Он был крупным парнем, словно прежде он играл футбол или занимался боксом. Его уши были разбиты, нос раздроблен. На его лице были отпечатки следов грубых видов спорта. Он меня раздражал, потому что он не столько охранял дом и всё, что внутри, сколько он был рядом со мной, в той же самой комнате и каждую минуту. Он смотрел на меня, когда я ел, и отказывался от еды, если я что-нибудь ему предлагал. Мне показалось, что если он будет есть со мной, то я не буду чувствовать себя столь скованно. И было хорошо, что он не заглядывал в мою тарелку. Казалось, что он рассматривает что-то очень непонятное или даже забавное. Так или иначе, когда он спросил, кому я хотел позвонить, я пожал плечами и не ответил ему ничего. Потому что я знал, что начать куда- и кому-нибудь звонить будет бесполезно, бессмысленно.

  Почему?

  Потому что я хотел позвонить Нетти Халвершам.

  И не хотел тоже.

  Есть старая песня, в которой есть такие слова: «…что можно назвать любовью?» - что? Я никогда об этом раньше не думал и никого не любил прежде, пока не встретил Нетти Халвершам. И мне лишь казалось, что любовь – это мгновение, вспышка эмоций между двоими, ощущение, возникающее, когда кто-то вдруг замечает тебя, нечто взаимное, словно по команде свыше. Пока я ещё продолжал быть ребёнком, обычным ребёнком, как в десять или в двенадцать, я не задумывался над этим. Я думал, что это похоже на любовь к родителям, к отцу или к матери. Я видел фильмы о любви по телевизору и находил их унылыми и скучными. Такими же скучными мне казались любовные романы в книгах или журналах. Позже, конечно, я всё это перечитывал, уже обращая внимание на некоторые пикантные детали, и мне уже становилось интересно заглянуть вовнутрь и даже потрогать всё это собственными руками, и при этом ощутить то, что называют любовью, конечно совсем не забывая об уважении к той, которую я в тот момент полюблю. Возможно, это должно будет уподобиться отношениям между моими матерью и отцом – нежности и вниманию.

  Как бы там ни было.

  Я познакомился с Нетти и влюбился в неё. Это было подобно свету молнии и ударам грома, коими был стук моего сердца, если это можно выразить словами из песни. Я познакомился с ней, когда одним субботним утром мы с Джеки Бренером оказались в Халловел-Уай. Через Форт Дельта ходили те же самые автобусы, что и через Халловел, и Халловел-Уай. Ещё несколько лет до того, моя жизнь и существование были ограничены Дельтой, разумеется, не геометрической фигурой, за пределы которой нельзя выйти, а жизнью и бытом гарнизона Форт Дельта – его независимого и самодостаточного общества. Но пару лет назад у меня началась своего рода клаустрофобия. В отличие от некоторых детей из Дельты, посещавших школу в Халловеле, такую же, как и другие частные или общественные школы, я ходил в школу на гарнизоне, где были маленькие классы, повышенное внимание к ученику и контроль над его успеваемостью – то, чего так желал мне мой отец. И когда на автобусе я выезжал в город, то ко мне приходило чувство свободы, когда автобус шёл не через те самые старые знакомые улицы, названные в честь великих сражений, таких как Тарава, Иво-Дзима или Нормандия, и когда на них играли совсем другие дети. В ту субботу прошлого августа я познакомился с Нетти Халвершам в квартале «Уай» [Y]. Она была вместе с девочкой, с которой дружил Джеки. Я посмотрел на неё, и у меня начали трястись коленки, а в животе возникла такая пустота, словно я целую неделю не ел. Она не была одета в обычную одежду – в джинсы или свитер. На ней была синяя блузка и юбка, белая с синей каёмкой. Похоже, что тогда я сошёл с ума. И всё пошло, словно по маслу, потому что она смотрела на меня и улыбалась, она смеялась, когда я шутил, и наши глаза не упускали друг друга. Мне не нужно было лезть за словами в карман или мчаться к доктору, когда кровь изо всех сил пульсировала у меня в венах. Я упивался этим бешеным пульсом, и мне показалось, что я самый лучший парень на свете. И я понял, что я в неё влюбился. Бесповоротно. И мне также показалось, что она отвечает мне тем же, что здесь уже не было ни её, ни меня, а лишь мы вдвоём, вместе и навсегда. И это обязано было произойти.

  К остановке подошёл автобус, и они с подружкой поднялись по ступенькам вовнутрь. «Увидимся», - сказал я, словно посылая ей секретное сообщение, и она улыбнулась своей большой искренней улыбкой (как мне тогда показалось). Затем от Джеки я узнал её полное имя, адрес и телефон. И я знал, что позвоню ей, и что мы обязательно встретимся. По адресу…

  В нашем гарнизоне часто собирались компании, и я прошел обычный ужас танцев школьных вечеринок и дней рождения одноклассников и одноклассниц, но у меня никогда ещё не было чьего-либо адреса, и я даже не знал того ада, который у нас с ней там должен произойти, и чем мы там будем заниматься. И это меня не волновало. Я плыл по течению, наверное, называемым роком судьбы. И слова тысяч глупых песен о любви внезапно возымели смысл. « Любовь найдет дорогу. Так хороша ты для меня…»

  Я ей позвонил. Это было за три дня до захвата того автобуса. Когда я набирал номер, то мое сердце начало биться сильнее, точно как в песне. Когда я услышал её голос, я растаял, ослаб. Я сказал ей, кто я, и она спросила: «Кто?» Слово повисло в невесомости, словно звон смертного одра. Я снова назвал ей своё имя, напомнил ей о встрече в «Уай», и она сказала: «О, да…», будто она только что вычитала мое имя в папке, снятой с самой верхней полки, и это подтвердило мое существование. Мы какое-то время говорили, и это было подобно подъёму в гору на моём велосипеде. Потому что, говоря со мной, она всё время удалялась. О, она была вежлива и комментировала всё, что я говорил, понижающимися «Да», «Ну и дела» или «Ого», словно подбрасывая монетки в музыкальный автомат, чтобы музыка не прекращалась, но, абсолютно не предлагая ничего в ответ. Меня охватило отчаяние. Я стал рассказывать о школе, о погоде, о графике движения автобусов в «Уай», я стал сравнивать летние происшествия в Халловеле и в нашем гарнизоне, и, наконец, я выдохся. Я устал от звука своего собственного голоса, но боялся остановиться, потому что я боялся ужасной тишины, которая уж точно бы последовала. Наконец, я спросил её: «А неплохо, если завтра мы вдвоём сходим в кино?». И повисла пауза, а затем: «О, я так не думаю». Слова, разрушившие всё, и скука в её голосе. Она не сделала это просто, сказав: «Нет». Я ожидал: «Жаль, ну, может, как-нибудь потом…» (в конце концов, как предполагалось,  она влюбилась в меня, не так ли?), но она просто сказала: «Ты мне понравился, но…», и она заставила меня почувствовать себя так, будто я совсем не принадлежу к человеческой расе.