Телефон вдруг показался ей змеей, которая затаилась около ее уха.

Она швырнула трубку на пол, а затем аккуратно положила на аппарат.

Джейн и Бадди случайно встретились в «Моле». Это было ноябрьским воскресением пять месяцев спустя.

Она целенаправленно избегала «Мол», делая все свои покупки в маленьких магазинчиках на Майн-Стрит в центре Викбурга или в новом торговом центре, открывшемся в нескольких милях от Монумента.

Он ходил в «Мол», будто на охоту, в надежде, что все-таки ее увидит, обходя один за другим маленькие магазинчики, заглядывая внутрь, садился на пластиковые скамейки в вестибюле. Фонтан все также не работал. Кафель его бассейна был покрыт все той же рыжей коркой.

Иногда он мог подъехать на машине к школе «Барнсайд-Хай», чтобы, остановившись не слишком далеко от главного входа, наблюдать за выходящими после уроков учащимися. Он все надеялся, что хотя бы мельком сможет увидеть ее еще раз. И однажды он ее увидел. Она шла мимо, ее сумка с учебниками была перекинута через плечо, и она смотрела куда-то в сторону. Отчего его снова начала мучить тоска, от которой в глазах собрались слезы, и сильно защемило в груди. В дальнейшем он делал все, чтобы не бывать в Барнсайде, но снова, раз за разом он туда приезжал.

В тот ноябрьский день они столкнулись лицом к лицу. Он сошел с эскалатора, и вдруг она перед ним предстала.

Внезапно удивившись, она нахмурилась, разозлившись на себя за то, что договорилась о встрече с матерью около «Филена», забыв, что должна избегать это место, чтобы случайно с ним не повстречаться.

— Привет, Джейн, — сказал он.

И хотя «Дворец Пиццы» находился не так близко к эскалатору, запах томатного соуса и пеппрони наполнял собой воздух даже здесь.

Он стал бледным, похудел. Как-то раз она вспомнила его красивые голубые глаза, но теперь они были больше серыми, чем голубыми. Белки налились кровью.

— Как ты? — спросил он.

Она все молчала, продолжая удивляться этой их случайной встрече.

— Хорошо, — наконец, произнесла она, без какой-либо реакции внутри себя. Он мог быть кем угодно. И чтобы окончательно не выглядеть стервой, она все-таки спросила: — А как ты?

Ее вопрос возбудил его — сам факт, что она поинтересовалась, как его дела.

— Замечательно, — ответил он. — В этом году в школе у меня все идет неплохо. Все оценки лишь «А» и «В», — нужно было продолжать разговор, чтобы хоть как-то попытаться ее удержать. Она продолжала молчать. — Дома тоже все хорошо. Думаю, что родители, в конце концов, разойдутся, но это будет дружеский развод. У Ади все хорошо и у матери.

«Сколько раз я сказал «хорошо»?» — подумал он.

— Я больше не пью. Теперь для меня главное — учеба.

— Хорошо, — сказала она. Очевидно, он врал. Она все продолжала удивляться тому, насколько легко он когда-то сумел ею овладеть.

Он сосчитал, сколько раз она ответила ему словом «хорошо» — дважды, и при этом не внося никаких комментариев, кроме как отвечая одним и тем же коротким словом. Ему хотелось расспросить ее о сестре, о Керен, но о ней он промолчал, потому что тут же появился бы субъект, имеющий отношение к произошедшему в ее доме. Его сознание чуть ли не зашкаливало от быстро перебираемых одна за другой мыслью — сколько раз он мечтал о том, как встретит ее вот так, и сотни раз проигрывал в голове этот их разговор, выстраивая вопросы — свои и ее, и ответы… и вот ему нечего было сказать, и ко всему еще не о чем подумать. Такое иногда случалось с ним в школе на уроках, когда нужно было отвечать заданный урок, а в голову не приходило никаких мыслей или идей.

— Ладно, мне надо идти, сказала она. — Мать заждалась. Я почти опоздала.

— Джейн, — произнес он, поняв, что не может ее просто так отпустить.

Она остановилась, повернувшись к нему боком, но глядя куда-то в сторону и ожидая.

У него в голове, наконец, созрела фраза, которую он смог бы в этот момент сказать. Он каждый день ее репетировал — слова, напоминающие о лучших их временах.

— Ведь, правда, все у нас было столь замечательно, Джейн?

Он выглядел так, что вот-вот заплачет.

Все это время она думала о разгроме и о Керен в коме, об обеспокоенных родителях и об Арти с его кошмарами, о Майки Лунни, покончившим с собой, и о маленьком Эймосе Делтоне с прижатыми к груди книгами, о желтых дорожках на стенах и лепешке рвоты у нее на ковре.

— А… то, что было? — сказала она в ответ, и вдруг пожалела его — сильно пожалела. Жалость внутри нее превратилась в большую дыру, и она открыла для себя, как далека жалость от ненависти, и как все это вместе взятое не похоже на любовь.

Она стала на ступеньку эскалатора и медленно начала от него удаляться, не оборачиваясь, оставляя его внизу, за спиной, в прошлом, навсегда.