Жена закрыла лицо руками, заплакала и сказала сквозь рыдания:
— Вы негодяи! Развратные подлецы…
— Кирилла! — вскочил с места Терентьев.
— Перестань. Довольно! Аничка… Ведь он же это нарочно…
— Не смей ко мне прикасаться, негодяй! Я тебе не испанка!
— Сударыня! — сказал Бревков. — Он больше не будет, он исправится…
Анна Евграфовна оттолкнула мужа и ушла в спальню, хлопнув дверью.
— Началась история! — сказал муж обескураженно почесав затылок. — И нужно было тебе выдумать такую чепуху?!..
Сидя в кресле, Кирилл Бревков хохотал, как ребенок…
— Анюта! А Анюта!?.. Отвори мне. Ну, брось глупить. Мы же шутили…
Молчание было ответом Терентьеву.
— Анюта, Аня! Что ты там делаешь? Открой! Кирилл хотел подтрунить над тобой, а ты и поверила… Ха-ха.
— Не лги! Хоть теперь не лги… в память наших прежних отношений: Всё равно: твои жалкие оправдания не помогут…
За дверью послышались рыдания. Потом всё стихло. Потом дверь распахнулась и из спальни вышла Анна Евграфовна в шляпе, с чемоданчиком в руках.
— Я уезжаю к тете. Потрудитесь не разыскивать меня — это ничему поможет. Приготовьте Гришу ко всему этому. Мне было бы тяжело его видеть. Прощайте, Бревков.
— Анна Евграфовна, — кинулся к ней Кирилл. — Неужели вы поверили. Мы же шутили!!
Она слабо улыбнулась и покачала головой.
— Не лгите, Бревков. Дружба великое дело, но за негодяев заступаться не следует.
— Анна Евграфовна…
— Прочь!! Довольно.
Она отстранила мужа и вышла из комнаты, высоко подняв голову (еще 10 минут тому назад она решила выйти из «этого дома» с «высоко поднятой головой»).
— Чтоб тебя черти взяли, Бревков, — вырвалось у мужа совершенно искренно. — Ты еще что?! Тебе еще чего надо?
— Чего? — прищурилась вошедшая Пелагея. — А того, что изверги вы все, кровопийцы. Вам бы только вдовью кровь пить, чтобы вдове скорее в могилушку снизойти. Этого вам надо!? Да!? Пожалуйте расчёт.
— С ума ты сошла? Кто твою кровь пьет?
— Да уж, поверьте!.. Посторонние люди-человеки замечают… Уходили вы меня, чтоб вам ни дна, ни покрышки! Может, мне и жить-то через вас неделька-другая осталась, да чтоб я молчала?!.. Нет в вас жалости! Как же — пожалеете вы! Посторонний человек пожалеет — это верно… «бледненькая вы, Пелагея Васильевна, скажет, хворенькая»… А вам — что? Работает на вас дура — и хорошо. Хы! хы!
Она села на пол и залилась слезами.
— Вон! — закричал Терентьев. — Вот тебе деньги, вот паспорт и проваливай. Э… да, ну, вас всех к черту!
Терентьев схватил шляпу, нахлобучил ее на глаза и убежал. Слышно было, как в передней хлопнула дверь.
Пелагея тоже поднялась с пола и ушла.
Уходя, поклонилась Кириллу и сказала:
— Балдарим покорно, батюшка! Хучь ты вдову пожалел!
Изумленный Кирилл почесал затылок и, бормоча что-то под нос, стал прохаживаться по опустевшей комнате…
В детской послышался шорох.
Крадучись, вышел маленький Гриша, увидев Бревкова, отскочил, бросил на пол какую-то бумажку и помчался к выходу.
— Куда ты? — крикнул ему вслед Бревков.
Гриша взвизгнул на ходу:
— Убегаю! В Америку.
Кирилл поднял бумажку и прочел:
«В смерти моей прошу никого не винить. Виноват директор Уругваев. Уезжаю с Митей Косых в Америку. Примечание: не знал, как начинаются записки, и потому написал про смерть. А, вообще, едим в Америку. Ученик 2-го класса Григо. Терентьев.»
Кирилл еще минут пять бродил по пустой квартире. Потом ему сделалось жутко.
Он оделся, вышел, запер на ключ наружную дверь и, отдавая ключ дворнику, сообщил ему:
— Терентьевы уехали за-границу, а все вещи подарили тебе за верную службу. Старайся, Никифор!
И пошел по улице, усмехаясь.
Желтая журналистика
Розовый молодой человек
Сам он розовый, пиджак на нем серый, галстук красный, а пресса, в которой он работает — желтая.
О себе он говорит всегда искренно и веско:
— Я выколачиваю деньжишки на бульваре, чтобы его черти побрали!
— На каком бульваре?
— Газетка наша бульварная. Не понимаю, как Публика читает такую мерзость?..
— А что?
— Да ведь ее, газетку эту, составляют каторжники. Вы не верите? Ей Богу. Любой сотрудник способен на шантаж, воровство, а если вы гарантируете ему безопасность, то и на убийство. Редактор мошенник.
— Да, ну?
— Без сомнения.
— Зачем же вы там работаете?
— Работа легкая. Пиши о чем хочешь, измышляй, что угодно, и получай деньжишки. Ей Богу.
Я недоверчиво спросил:
— Неужели, можно измыслить, что угодно?
— Уверяю вас. Ну, что вы, например, хотите, чтобы завтра было о вас в газете?
Я рассмеялся.
— Напишите, что я очень люблю устриц.
— Хорошо. Устрицы, так устрицы.
На другой день я прочел, к своему удивлению, в газете, в которой работал розовый молодой человек, следующее:
АНКЕТА.
Являются ли устрицы полезным блюдом?
В виду свирепствующей теперь эпидемии холеры, мы занялись вопросом: не вредны ли в этом смысле устрицы? С этим вопросом мы и обратились к
ДОКТОРУ КОПЫТОВУ.
— Видите ли, — сказал симпатичный медик, — в сущности, устрицы являются полезным питательным блюдом, но, конечно, неумеренное их употребление может повести к нежелательным последствиям.
Спрошенная по этому же поводу популярная певица
И. О. СМЯТКИНА
сказала следующее:
— Не знаю. Я не ем устриц. Несколько раз меня хотели приучить к ним, но увы — бесплодно.
И. О. засмеялась.
После поездки в Мариенбад И. О. очень поправилась и выглядит прекрасно.
— Ну, как за-границей? — спросили мы. Она улыбнулась.
— Да, ничего.
Третьим, к кому мы обратились с интересовавшим нас вопросом, был
РЕДАКТОР САТИРИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА Г. Аверченко.
— Устрицы? — воскликнул г. Аверченко — Я очень люблю их. Едва ли они могут быть вредными. Конечно, я говорю о свежих устрицах.
— Ну, как цензура… прижимает? — спросили мы редактора.
Он усмехнулся.
— Еще как!
При встрече со мной, розовый молодой человек засмеялся, пожал мне руку и спросил:
— Читали?
— Однако! Неужели, вы беседовали по этому вопросу и с доктором Копытовым и с певицей Смяткиной?
— Ребенок! Доктор живет на Васильевском острове, а дача Смяткиной в Новой Деревне. Одни извозчики стоили бы мне два рубля.
— А… как же вы?..
— Да ничего. Сам. Им же лучше. Всё таки, реклама. И я свое заработал. Спасибо вам за устрицы. Хотите еще что-нибудь сделаем?
— Нет, благодарю вас. А скажите, — спросил я, — вы с действительными происшествиями тоже так делаете?
— Нет… Там нужно быть лично. Вы свободны сейчас?
— Да. А что?
— Тут один человечек застрелился. Я поеду взглянуть — хотите со мной?
— Гм… Пожалуй.
Мы поехали.
Застрелившийся «человечек» лежал на столе, но я интересовался не им, а розовым молодым человеком…
К нам вышла женщина средних лет с ввалившимися глазами и смертельно бледным лицом.
— А, здравствуйте… Позвольте представиться: сотрудник петербургских газет. А это, так — мой знакомый. Очень приятно! Ну, как поживаете?
Женщина вынула платок из кармана и, отвернувшись, прошептала:
— Как видите. Единственный сын был. Вся надежда! Да не выдержало молодое сердце..
— Гм… Действительно… Бывает… Записочку оставил?
— Мне… письмо… «дорогой маме»…
— Так, так. Можно полюбопытствовать?
— На что?
— На письмецо. Я отдам потом.
— Что вы! Это моя самая святая теперь вещь…
— Самая святая? Ага!
Молодой человек вынул записную книжку и отметил:
«Самая святая, — сказала нам мать».