— Игнациус! — солидно говорил Цыркунов, делая на листах бумаги отметки с самым деловым видом. — Позовите шофера — мне надо с ним переговорить… Да велите подать мне закусить чего-нибудь и бутылку шампанского. Пожалуйста, сделайте все это!..
Приносили разные закуски, вино, являлся шофер.
— Здравствуй, Аким, — говорил он, ласково хлопая по плечу хозяина. Как вообще, ползаешь?
— Ничего, спасибо. Садись закусим.
— Опять это пойло? — ты бы водочки лучше, а?..
— Ну, чего там водочки… Пей шампанское. Самое, брат, лучшее вино.
Чокались, пили. Закусывали икрой, балыком и холодной руанской уткой, которая чрезвычайно понравилась Цыркунову со времени ужина в ресторане.
После завтрака оба приятеля садились на мотор и уезжали, катаясь по городу и забавляясь тем, что изредка «оглушали» прохожих или лавочников.
Цыркунов очень любил разные сюрпризы: то он покупал в три слова бакалейную лавку со всем товаром и дарил ее нищему, который назойливо его преследовал; то нанимал несколько десятков порожних извозчиков и велел им ехать за собой цугом, что приводило городового в крайнее изумление; однажды оба приятеля сговорились купить все билеты в оперетке и вечером сосредоточенно прослушали всю пьесу, в пустом зале, в присутствии только заинтригованного околоточного, которому Цыркунов подарил на память об этой затее золотой портсигар.
В этот же курьезный вечер Цыркунов познакомился с опереточной певицей Незабудковой.
Незабудкова сразу оценила и коричневый смокинг, и шофера, и шикарные замашки бывшего конторщика. Сначала дело ограничилось цветами, потом ужином и цветами; потом ужином, цветами и бриллиантовой штучкой, которую Цыркунов называл очень нерешительно, боясь ошибиться: «колье», потом ужины, цветы и «колье» свили прочное гнездышко в очень уютной квартирке, которую Незабудкова обставила даже без советов опытного шофера, а потом…
…— Сколько вы даете процентов, если положить на год восемь тысяч? — спросил Цыркунов (это были те самые восемь тысяч, которые были даны, «чтобы бухгалтер не портил себе кровь»). Заведующий вкладами в банке отвечал:
— Шесть. Будете получать 480 рублей в год.
— Это значит… 40 руб. в месяц? «Ого, — подумал Цыркунов, на 15 рублей больше, чем получал у Перетягиных. Значит, проживу. Хватит!»
Цыркунов разыскал свою старую квартиру, поселился в ней и зажил тихой спокойной жизнью, без коричневых смокингов, руанской утки, шампанскаго, и «оглушений» — забирая очень аккуратно свои сорок рублей в месяц…
Шофер, однако, не покинул своего друга в его скромной жизни. Они частенько сидят за бутылкой пива в комнате Цыркунова, и, если хозяин, изредка подняв голову к потолку, откроет рот и звучно чихнет: «Апчхи!» — шофер не преминет благожелательно посулить:
— Двести тысяч на мелкие расходы!
— Спасибо, — скажет хозяин, — но уже не прибавит, как бывало: «если бы, мне, действительно, двести тысяч, уж я знал бы, что мне делать!».. а склонит свою бедную фантазией голову и подумает:
— Эх, Сырых, Сырых! а может быть и действительно прав ты был, и действительно лучше бы купить пароход да отправиться в чужие страны, исходатайствуя себе фамилию Джек Смит, попивая в пути ром и сражаясь с индейцами….
Равновесие
У некоторых индейских племен существует следующая любопытная примета: в тех местах, где водятся особенно ядовитые змеи — растет и кустарник, листья которого, растертые в воде, служат прекрасным средством против змеиного яда. В некоторых местах Африки, рядом с одним ядовитым растением, растет и другое, которое служит противоядием первому.
В организме человека живут миллионы самых вредоносных микробов, но в том же организме живут и другие, не менее вредоносные, микробы, которые ведут непримиримую войну с первыми — взаимно нейтрализуя друг друга. Если бы это было не так — человечество немедленно же протянуло бы ноги.
У математиков это сказано в другой форме:
— Минус на минус дает плюс.
На Вознесенском проспекте жил молодой господин по имени Воскобоев.
Наружности был он красивой, с черными влажными глазами, холеными усами и бледным, томным лицом.
Его моральные качества легко исчерпывались одним словом: негодяй. Действительно, трудно было встретить человека беззастенчивее и подлее его. Кроме убийства, этот человек был способен на все. Да и убить-то он не мог только потому, что имел натуру мелкую, гаденькую и трусливую. а если бы гарантировать ему безопасность, то он бы, пожалуй, убил, попросив для этого только какой-нибудь электрический прибор, который бы убивал быстро, бесшумно, без борьбы и без лицезрения искаженных мукой глаз убиваемого субъекта.
Если сейчас заглянуть через его плечо и прочесть, что он пишет, сидя за письменным столом — сразу станет ясно, что это за человек.
Первое письмо он написал такое:
«Господин Чигиринский! Лицо, дружески к вам расположенное, сообщает Вам, что оно видело вчера Вашу супругу Ольгу Васильевну выходящей из парадных дверей гостиницы „Ницца“. После нее сейчас же вышел штабс-капитан Сукачев. Обратите ваше внимание! Пока появились маленькие рожки — это ничего, но скоро рога станут совершенно ветвистыми. Ого го-го, милый рогоносец! Позовите меня на крестины будущего Сукаченка. Ваш доброжелатель».
Сейчас же он принялся за второе письмо:
«Ваше Превосходительство! Лицо, которому дорога честь русской армии, доводить частным образом до Вашего сведения что офицер Вашего полка К. А. Сукачев, переодеваясь в штатское, ведет в клубе азартную игру в карты и совершенно запутался. Я имею верные сведения, что ростовщик Триполитаки отказал ему в переучете векселя, а так как в заведовании г. Сукачева находится ротная касса, то… Обращаю Ваше внимание на то, что ревизию кассовых сумм нужно произвести неожиданно, дабы он не мог перехватить у товарищей. Согласитесь, что, сообщая об этом, я охраняю закон. Доброжелатель».
Кончив оба письма, Воскобоев потер с довольным видом руки, запечатал письма в конверты, написал адреса, наклеил марки и кликнул слугу.
Слуга Прохор Желтухин был маленький подслеповатый человечек неопределенного возраста; губы имел тонкие, поджатые, и лицо нечистое, в угрях. Когда говорил, то смотрел в пол или в потолок. Серый цвет лица дисгармонировал с красным, как раскаленный уголь, носом. Казалось, что это, действительно, уголек, тлеющий под серой золой.
— Вот, Прохор, — внушительно сказал Воскобоев, — снеси эти письма и опусти в почтовый ящик. Да, смотри не потеряй — письма важные!
— А чего их терять-то, — возразил Прохор, рассматривая потолок. — Ребенок я, что ли, или дурак?
— Ну, то-то. Ступай.
Прохор взял письма и бережно понес их в кухню. Опустился на скамью и, поджав губы, нахмурив рыжия брови, приступил к несложной операции.
Операция эта состояла в том, что деятельный слуга подержал с минуту письма над кипящим самоваром, потом отклеил почтовые марки; аккуратно спрятал свернувшиеся в трубочки марки — в спичечную коробочку, а письма с конвертами бросил в ведро, почти доверху наполненное помоями.
После этого слуга уселся за стол и с самым сонным выражением лица принялся пить чай.
Зазвенел из кабинета электрический звонок; Прохор поднял на него задумчивые глаза и налил себе еще стакан.
Звонок принимался звонить несколько раз… Допив чай, Прохор встал и неторопливо направился в кабинет.
— Звонили?
— Звонил!!! Конечно, звонил. Тысячу раз звонил. Куда тебя черти унесли?!
— Да к ящику-то почтовому нужно было пойти, али нет?
— Так это тут же, напротив! а ты пропал на целых полчаса.
— Дозвольте вам сказать, что я тоже отвечаю за свою службу. Я, действительно, побег к этому ящику, да он, гляди-ка, до верху письмом набит. Так мне что ж — тоже сунуть? Всякий человек придет и вытащить может — нешто это порядок? Так я и снес, их, письма-то, на другую улицу, где ящик послободнее.