– Поняли, товарищ генерал, – под общий смех сказал капитан Гасанзаде, надо больше есть и меньше пить!

– Правильно поняли, – сказал генерал. – Ну, так кому слово?

– Разрешите мне, товарищ генерал?

– Говори, Гасанзаде. Ты обычно помалкиваешь… Но сегодня начал хорошо… Должен закатить такую речь, чтобы сразу поняли: ты не молчун.

Гасанзаде, уже слегка захмелевший, оглядел сидящих за столом:

– Дорогие друзья, мы впервые сидим за таким столом… Словно в далекое-далекое мирное время… И в нашей мужской компании – две женщины. Одна из них – мать. Другая мечтает стать матерью, и не будь войны, давно бы ею стала…

Пронин мельком взглянул на Гасанзаде. Куда его понесло? Но оборвать капитана он не решился: генерал рядом…

– А что есть женщина? – продолжал Гасанзаде, ничуть не смущаясь встревоженных взглядов товарищей. – Женщина – это все. Это жизнь. Продолжательница рода. Хранительница семейного очага. Каждая настоящая женщина – это героическая личность. И мы должны относиться к женщине с пониманием, терпением и нежностью, верой и правдой служить ей – всю жизнь. Почему? Потому что той самоотверженности, которая присуща женщинам, нет у мужчин!

Пронину показалось, что Гасанзаде метит прямо в него, имея в виду его взаимоотношения со Смородиной. «Он пьян, негодник, и может ляпнуть что угодно», – подумал Пронин, и вслух, еле сдерживаясь, сказал:

– Капитан, вы не уклонились?

Но Асланов тотчас отреагировал:

– Не мешайте, подполковник, пока что капитан очень дельно говорит.

Пронин покраснел. И, чтобы не привлекать к себе внимания, сосредоточенно принялся орудовать ножом и вилкой. Но не преминул взглянуть на Лену, – она сидела задумчивая, слушала философствования Гасанзаде.

– Позвольте, капитан, – продолжал Гасанзаде, обращаясь к Юозасу, называть мне вашу матушку мамой. Мама! Оставьте тарелки, мы сами их уберем, и подойдите к нам. Вот встаньте здесь, чтобы все вас видели… Знаете, почему мы сегодня у вас? Мы отмечаем самый радостный день в жизни нашего боевого друга Юозаса Григориайтиса; он встретился со своей матерью. Он счастлив, мы вместе с ним счастливы, но счастливее всех вы, мать. Кончилась долгая разлука, позади горькие годы тоски и ожидания. Мы знаем, в каком состоянии он вас нашел. И вот вы на ногах. Почему? Потому что рядом – ваш сын… Юозас! Ты знаешь, что печаль и радость – это неразлучные сестры… Фашисты убили твоего отца, это горе – огромное. Но все же ты счастливый человек: у тебя есть мать, – голос Гасанзаде дрогнул, он заволновался, и, хотя выпил не больше других, почувствовал вдруг, что захмелел. Но поздно было отступать и тост следовало завершить. – Ты счастливый человек, Юозас, и я завидую тебе, потому что я вырос без матери, только из сказок узнал, что бывают колыбельные песни, да издали видел, как другие дети засыпают в горячих объятиях матерей. – Он прошел к матери Юозаса с бокалом в руке и спросил: – Мама, я правильно говорю? – И мать Юозаса, не столько поняв, сколько почувствовав смысл его слов, сказала: «Ты очень правильно говорил, сынок». – Да, я вас называю мамой, вы – наша мать. И прошу товарищей выпить за ваше здоровье, за матерей!

Он наклонился, обнял и поцеловал мать Юозаса, потом залпом выпил бокал и сел.

Никто не прервал Гасанзаде. Пронин заметил, что Смородина очень растрогалась. Да и сам он пожалел, что пытался оборвать капитана.

– Спасибо, капитан, – сказал Асланов, – если бы я знал, что ты такой оратор, я бы тебе давно предоставил слово. Мы тоже, Юозас, пьем за здоровье твоей матушки. Матери, Юозас, стареют. И тут мы должны вовремя им помогать. Помоги ей, Юозас, приведи в дом молодую хозяйку. Верно я говорю, мать?

– Так, сынок, спасибо!

– Если же он этого не сделает, мы снова зачислим его в свою часть…

– Это как раз то, чего я более всего желаю, товарищ генерал, – сказал Юозас. – Не знаю, кому пришло в голову демобилизовать меня? И вы почему-то сразу согласились. Разве я плохой комбат?

– Так нужно, Юозас. Просьба горкома партии… Товарищи правы: нужны твердые люди – налаживать мирную жизнь. Город ты знаешь, как свои пять пальцев, с людьми работать умеешь. Победу мы добудем, и ты отсюда нам очень поможешь.

Капитан Григориайтис был отозван из армии – по этому поводу как раз и собрались его боевые товарищи. Генерал Асланов, взглянув на часы, сказал:

– Ну, друзья, пора и честь знать. Город хорош, хозяева – добрые, приветливые, не хочется даже вставать. Но надо. От имени всех большое спасибо вам, особенно мамаше вашей, Юозас.

Офицеры подходили прощаться с матерью Юозаса и с ним самим.

Генерал Асланов, выходя последним, обнял капитана.

– Я вас никогда не забуду, товарищ генерал. Счастливого пути! Желаю победы!

– До свиданья, Юозас.

Проводив гостей, Григориайтис с тоской взглянул на опустевшую гостиную, на пустые стулья, на недопитые бутылки с вином, недоеденные блюда, и у него сжалось сердце. Кто знает, увидит ли он когда-нибудь боевых товарищей, и когда. И ему захотелось бежать вслед за ними.

Но куда побежишь?

Юозас налил полный бокал вина и выпил.

Глава двенадцатая

1

Соединение Черепанова вскоре было передано в состав войск Первого Прибалтийского фронта. Вместе с другими частями танкисты приняли участие в освобождении городов Шауляй, Елгава, Тукумс. Иногда темп продвижения составлял шестьдесят-семьдесят километров в сутки. В результате войска фронта вышли к берегам Балтики в районе Шауляйского и Рижского заливов, перерезали все коммуникации, связывающие войска группы «Север» и группы «Центр», и перекрыли им все пути отхода в Восточную Пруссию. Немцы, оказавшиеся в котле, стремились вырваться из него, и одновременно большими силами перешли в контрнаступление с запада, чтобы вызволить свои части из котла и восстановить положение. Вторая половина августа оказалась очень трудной для войск Первого Прибалтийского фронта, им приходилось ежедневно отражать по несколько контратак пехоты и танковых частей, поддерживаемых авиацией, на большом участке от Шауляя до Елгавы.

В районе Жагаре, северо-западнее Шауляя, бригада Ази Асланова и другие части отражали атаку за атакой; кое-где немцы сумели, прорвав нашу оборону, продвинуться вперед на десять-пятнадцать километров.

За один день бригада отразила три танковые атаки, поддержанные артиллерийским огнем. В конце концов немцы отступили, потеряв много машин и живой силы, но участок, который обороняла бригада, продолжали держать под непрерывным арт-огнем, настолько точным, что стало ясно: кто-то этот огонь корректирует с такого пункта, откуда все расположение бригады видно как на ладони. Были определены несколько мест вероятного нахождения корректировщиков, и генерал приказал найти их и обезвредить.

Это дело было поручено разведчикам – Александру Павлову и ефрейтору Шарифу Рахманову.

Получив приказ генерала, разведчики взяли свои автоматы и двинулись в путь.

Шариф не раз сожалел, что не перешел в роту разведчиков раньше. Ему казалось теперь, что самая лучшая в армии профессия – это профессия разведчика. Когда товарищи, слегка задетые тем, что он ушел из танковой роты, шутя спрашивали, кем лучше служить, танкистом или разведчиком, Шариф, поглаживая черные тонкие усики, отвечал: «По мне, лучше разведчика ничего быть не может. Может, кому-то и приятно быть стрелком-радистом, не спорю, но лично я в танке ничего хорошего не обнаружил. Нет, я по нему не скучаю. Влезешь в эту стальную коробку, тесную, как могила, ни шелохнуться, ни повернуться, и тоскуешь по глотку свежего воздуха. Я уж не говорю о сумасшедшем грохоте моторов, лязге гусениц, громе выстрелов, дыме и копоти. Знаю, без танкистов какая война, но если мне суждено умереть, хочу умереть на свежем воздухе». Так говорил Шариф, который, будучи призван в армию, долго мечтал и стремился устроиться на какой-либо склад, куда-либо подальше от опасности и от придирчивых глаз командиров. Что фронт с людьми делает! Сейчас ни за что на свете Шариф не променял бы профессию разведчика на профессию хозяйственника.