Полковник не был сухарем, в жизни его привлекало многое. Он был весьма начитан, особенно любил классическую литературу, отдавая предпочтение поэзии она возвышает, заставляет мыслить, обостряет чувства. Как хорошая женщина. В записной книжке полковника было немало изречений о женщинах, и он частенько, чтобы блеснуть, вставлял их в свою речь. Впрочем, к женщинам полковник питал отнюдь не отвлеченный интерес и так много думал о них, вникал в их характеры и повадки, что и в его манерах и поведении появились характерные для женщин черты: он ходил, выставляя грудь, повиливал задом, говорил манерно, тонким голосом, жеманно кривил губы, постоянно был озабочен своей прической и холил ногти, а ноготь на мизинце был у него такой несусветной длины, что удивил бы любую модницу. Но женщины, скорее всего, именно из-за неуемного желания подлаживаться под них, редко жаловали его, а которые поопытнее и постарше те просто не могли хладнокровно смотреть на манеры Германа, ненавидели этого женоподобного мужчину, отворачивались от полковника.

Но всего этого Вагнер еще не знал.

Вернувшись с совещания, он вызвал начальника штаба.

– Фельдмаршал познакомил нас с планом наступления. Наша дивизия будет наступать в первом эшелоне. Нам предстоит прорвать укрепленные позиции противника…

Начальник штаба придвинул к столу стул, снял фуражку, пригладил волосы и, помяв между пальцами сигарету, закурил.

– Полковник, вы знаете лучше меня, как сражаются русские, поскольку с начала войны находитесь здесь, на Восточном фронте, у вас большой опыт. Я рад, что в дивизию влились опытные офицеры, фронтовики, и что именно вас назначили начальником штаба моей дивизии. Надеюсь, что вы окажете мне необходимую помощь.

– Я готов, господин генерал!

Поглаживая пальцами зеленое сукно письменного стола, Вагнер сказал:

– До сих пор наша армия, нигде и никогда, не оказывалась в столь трудном положении. Если мы не выполним своей задачи и не прорвемся к Сталинграду, осрамимся на весь мир. На нашу долю выпала великая миссия защитить честь не только нашей армии, но и всей нации…

– Я уверен, господин генерал, что мы прорвемся к нашим войскам под Сталинградом, – сказал полковник. Он испытывал чувство гордости оттого, что командир дивизии часто обращается к нему и рассчитывает на его опыт.

Неожиданно вошел адъютант Вагнера Макс Зоненталь.

– Господин генерал…

Вагнер, бледнея, выслушал адъютанта и повернулся к полковнику.

– Боюсь, полковник, ваш опыт сказывается, только не с лучшей стороны! Сколько раз за эти дни я напоминал вам, чтобы вы лично занимались вопросами охраны войск? Вы самоуверенно отвечали, что все будет в порядке. И вот результат…

Динкельштедт не мог ничего ответить.

Еще бы! Адъютант сообщил, что советские разведчики среди бела дня схватили и увели в плен командира танкового батальона.

Глава пятнадцатая

1

Обе воюющих стороны торопились к решающей схватке. И хотя не были еще отданы конкретные распоряжения и приказы, все, от офицеров до рядовых, чувствовали, что времени мало, и спешили каждый исполнить как можно скорее свои, порой и немудреные, но важные дела.

В полку Ази Асланова был банный день, и старшина Антон Воропанов никому не давал зазеваться.

– Поторапливайтесь, ребята, уже смеркается, а многие еще не купались.

К тому же он экономил горячую воду, отпускал ее черпаком.

– Прямо как водку отмеряет, дьявол, – беззлобно ругались ребята – вода доставлялась издалека, скупость старшины была понятна.

В десяти метрах от костра, на котором кипели котлы, была поставлена палатка – в ней, защищенной только от ветра, и купались бойцы. Ефрейтор Мустафа Великанов принимал у них грязное нательное белье и выдавал свежее. Многие из бойцов тут же точили о ремни свои бритвы и брились – наводили, как говорится, шик-блеск.

Илюша Тарников, Кузьма Волков и Вася Киселев пришли купаться позже всех.

– А-а, неразлучная троица! – язвительно встретил их старшина. Рановато пришли! Не могли явиться попозже?

Три друга (весь полк называл их «неразлучной троицей») вытянулись по стойке «смирно» и всем своим покорным видом словно просили прощения.

Старшина улыбнулся, сказал:

– Вольно! Раздевайтесь!

Мгновенно разделись, побросали обмундирование на брезент, расстеленный перед палаткой. Волков ухитрился снять гимнастерку вместе с нижней рубашкой и свернул гимнастерку так, чтобы старшина этой рубашки не видел.

– Чего ж ты так старательно завернул ее, а? – спросил Киселев. Боишься, как бы петушиный хвост тебя не выдал?

Кузьма округлил глаза, кивнул неприметно в сторону старшины:

– Помалкивай. Потом объясню.

Но Вася Киселев не утерпел и развернул тщательно свернутую гимнастерку Кузьмы. Тот не успел помешать дружку – полосатая тельняшка красовалась на развернутой гимнастерке.

– Эх, Кузьма, предаешь ты танкистов!

– Я? Чем это их предаю?

– А тем, что ставишь моряков выше танкистов. Хлеб кушаешь наш, а спишь и видишь себя моряком. И старшины не боишься. А ведь он, лютый, тельняшку тебе носить запрещает. По табелю не положено – раз, в стирку возьмешь, а заменить нечем, – два.

– Ладно, ладно, нашел время… Об этом можно и потом погутарить…

– Потом поздно будет! – не унимался Вася. – Ты честь танкистов унижаешь перед моряками.

– Да что ты привязался с этой честью? Можно подумать, что я меньше тебя люблю танкистов!

– Рано-поздно я эту злополучную тельняшку украду и порву.

– От тебя всего можно ожидать.

Илюша видел: друзья вот-вот опять сцепятся.

– Отставить! – рявкнул он что есть силы. – Что это за разговорчики? Не нравятся мне они. Если «троица» ругается, то что же делать остальным?

– Есть отставить! – оба спорщика снова стали по стойке «смирно».

– Вот это другое дело! Вася, ты что прицепился к этой рваной тельняшке? – Тарников подмигнул Киселеву. Если мозолит глаза, возьми и порви, если нет прихвати с собой, постирай. Ну, в баню ша-го-м… марш!

И Вася, и Илюша расхохотались. Улыбнулся и Кузьма. И все трое ворвались в палатку.

Шариф посторонился перед ними и голой ногой толкнул в сторону собранные обмылки, потом сделал вид, что намыливает ногу, наклонился, собрал обмылки, скатал их в шарик и, прикрыв платком, который принес стирать, ушел одеваться.

Мыльная вода из палатки вытекала по желобу в воронку от бомбы.

Баня работала до наступления темноты.

Смыв с себя грязь и пот, танкисты повеселели, и смех, и шутки слышались в разных концах лагеря до самого отбоя.

2

С вечера пошел снег. За ночь замело воронки от бомб и снарядов, следы танковых гусениц, автомобильных и тележных колес, конских копыт и солдатских сапог. Все вокруг обновилось, все словно белой простыней покрылось, а воздух посвежел, очистился от запахов войны.

– Замаскировало нас любо-дорого, – смеялся Асланов, обойдя роты. Ну, комиссар, давай обедать!

На обед был приготовлен плов – такой, каким его представляют армейские повара. И все же это была не обычная пища.

Филатов быстро управился с полной тарелкой, вытер губы краем салфетки аккуратно свернутая белая салфетка выглядела странно в темной руке Филатова, в темной палатке, на грубом столе, сколоченном из снарядных ящиков.

– Честно говоря, я впервые в жизни ем настоящий плов. Слышать о нем слышал, и немало, а попробовать не удавалось…

Асланов разбросал ложкой горячий плов по тарелке.

– Значит, у тебя исторический день, Михаил Александрович.

– Выходит, да. Ваши люди так расхваливают эту восточную еду, что думаешь, это что-то недосягаемое. Все же однажды я уговорил жену приготовить плов, сам ей помогал, но, как мы ни старались, ничего путного не получилось. Рис разварился, получилась обыкновенная каша.

– Приготовить плов, да еще по всем правилам, конечно, не просто. Надо, как говорится, знать, из чего. И уметь… Вот этот плов, Михаил Александрович, не так уж и хорош, в нем многого не хватает. Но он мне приятен, как и домашний. Вот покончим с фашистами и, дай бог, будем живы, приедешь к нам, в Азербайджан, угостим тебя настоящим пловом. Убедишься: не зря так много говорят об этом блюде. Моя мать готовит плов из ленкоранского риса, с цыплятами… Джуджа-плов называется… Аромат один чего стоит.