Фируз и Лена прошли мимо, не заметив его.

О чем-то оживленно, заинтересованно говорили. О чем? Что такого умного, особенного мог ей сказать этот смазливый лейтенант? А разве обязательно для женщины слышать что-то умное, особенное? Но как назвать все это – то, что с ней происходит?

Он бессильно опустился на траву.

Если чуть раньше, до того, как он увидел Лену и Фируза, в нем боролись противоречивые мысли, если его обуревали неясные еще подозрения и ревность, то теперь безнадежность и апатия сковали все его существо.

Наконец, мысль, молнией сверкнувшая в голове, подняла его с места. Он пошел по тропинке, по которой Лена и Фируз уходили в глубь леса.

«Зачем они туда идут, зачем? Но зачем я иду за ними? Допустим, я их настигну. Увижу, как они обнимаются, целуются или еще что… Что дальше? Зачем мне видеть это? Зачем растравлять сердце? И без того все ясно. Пусть идут… Пусть будет что угодно. Если красота этого парня ослепила ее, чем и как ее удержать? И не смешно ли мне идти за ними следом? Не унизительно ли?»

Пронин отломил от склонившейся к дороге ветлы толстый прут и, постукивая им по сапогу, резко повернулся и направился в штаб.

Глава восьмая

1

На рассвете следующего дня в расположение роты лихо влетела, блестя оливковой броней, новенькая тридцатьчетверка.

Вся рота Гасанзаде собралась вокруг нее – посмотреть, что за люди прибыли, познакомиться с новыми товарищами.

Те не спешили вылезать из танка, и Кузьма Волков, свернув большую самокрутку, подошел к машине как раз в тот момент, когда откинулись крышки люков. На башне танка белой краской было выведено «Волжанин». Через мгновение над надписью показалась могучая рука, вслед за ней – голова в гермошлеме, и, наконец, улыбчивый сержант выскочил на броню и спрыгнул на землю, а следом появились еще двое, как две капли воды похожие на него. Кузьма, подмигнув товарищам, подошел к старшему.

– Огонька не найдется?

– Найдется, – старший выудил из кармана коробку спичек, подал Кузьме.

Кузьма оглядел коробку, как некую диковину.

– Судя по ней, недавно из тылов? У нас спичками давно не пользуются… Зажигалки в ходу, по-фронтовому – «катюши».

– Да, мы недавно из тылов. Кузьма продолжал уверенно:

– Откуда родом, если не секрет?

– Да волжане мы, из Саратова.

– Недаром и танк назвали «Волжанин».

– Ну, а как еще называть, если и мы волжане, и он на Волге сработан? Старший сержант подал руку Кузьме. – Что ходить вокруг да около, давайте лучше знакомиться… Сразу надо было, ну да ладно, лучше поздно, чем никогда. Меня звать Аркадием, а это мои братья. Вот это средний, он указал на плотного парня, – Геннадием звать. А это – наш младший, зовут Терентием.

И все братья поочередно пожали руки Кузьме и его товарищам.

Да, братья были похожи друг на друга, как будто они родились в один и тот же день и час. И если бы они сами не сказали, никто, не смог бы определить, который из них старший, а который – младший. У всех братьев Колесниковых были продолговатые лица, голубые глаза, курносые носы, золотистые волосы. Как и все волжане, говорили они, сильно окая. Уже потом кое-кому подумалось, что Аркадия назначили командиром танка потому, что он самый старший – на самом деле, будь даже Аркадий самым младшим из братьев, ему все равно следовало быть командиром, потому что он был и умнее, и способнее, и сдержаннее Гены и Терентия.

Скоро в полку знали о братьях если не все, то самое главное. И больше всех тронуло, что мать этих славных ребят – бригадир полеводческой бригады, не только отдала все свои деньги и ценности на постройку танка, но и послала на фронт всех своих взрослых сыновей, оставив при себе только самого младшего сына, тринадцатилетнего подростка. О нем и о матери братья говорили со сдержанной, но нескрываемой нежностью.

Глава девятая

1

Прошло уже полгода, как Хавер рассталась с мужем. Много, как говорится, воды утекло за это время, многое изменилось на фронте; изменилась вся жизнь, да что говорить – и сама Хавер уже была не прежней, жизнерадостной и полной сил. Осенью Ази прислал домой первую фотокарточку, и Хавер убедилась, что и он изменился, построжал, посуровел, а может, и постарел немного. Хавер часто вспоминала о поспешном расставании с мужем, когда даже и поговорить не удалось, и всякий раз при этом: воспоминании у нее больно сжималось сердце. Она жила в постоянной тревоге, и тревога эта еще усиливалась при мысли, что она-то в полной безопасности, а он на фронте, под смертью ходит.

Из далекой Ленкорани она следила за событиями. Положение на фронте все осложнялось. И, конечно, никто не мог сказать, как будут развиваться события и, тем более, когда кончится война.

Хавер работала директором городского кинотеатра. Пятнадцатилетний киномеханик Полад знал, что она больше всего любит киножурналы с фронтовой кинохроникой, и как только получал на базе новую ленту, стремглав бежал сообщить об этом Хавер, и до начала общего киносеанса они вдвоем просматривали киножурнал, после чего Хавер молча вставала и уходила.

– Эти кинооператоры, не знаю уж, кого и где снимают! – возмутился однажды Полад. Ни разу не сняли дядю Ази и его танкистов. А чем они хуже тех, кого они сняли в кино? Ведь он уже подполковник, и сколько у него орденов!

Хавер засмеялась, ласково потрепала курчавые волосы подростка.

– Милый ты мой! У нас столько героев! Всех невозможно показать в кино. Показывают тех, кто больше всех отличился. Вот отличится дядя Ази, и покажут его в кино.

– Я тоже думаю, рано или поздно дядю Ази покажут. Ленкоранцы от других не отстанут. Наш город плохих людей на фронт не пошлет.

Однажды утром, придя на работу, Хавер прошла не к себе, как обычно, а прямо в будку киномеханика. Вокруг Полада вертелась группа ребят – готовили к вечернему сеансу киножурналы, доставленные с базы. Но директора ребята побаивались – вдруг турнет.

– Ну, что, Полад, собрал свое войско?

– Мне, Хавер хала, и дня без них не прожить, – Полад подмигнул парню в полосатой рубахе, перематывавшему ленту. – Это наши внештатные работники, Хавер хала, помогают мне, а заодно и сами смотрят кино.

Глядя на Полада и его товарищей, Хавер думала: «Вот и мой сын Тофик скоро станет большим, как они!»

Ребята явно обрадовались тому, что директор не сделала Поладу замечания, насчет посторонних, а это значило, что у них оставалась возможность, помогая Поладу, из кинобудки бесплатно смотреть кино, сеанс за сеансом. И парнишка со шрамом над правой бровью осторожно ткнул в бок товарища: «Не бойся, видишь, не сердится!»

Полад тоже воодушевился.

– Эй, Чапыг, убери эти коробки с лентами из-под ног! Чапыг кинулся выполнять приказ, а потом стал перед

Поладом, как солдат, по стойке «смирно», ожидая дальнейших распоряжений.

Хавер поразилась проворности и быстроте этого полного, краснолицего парня, и еще больше – дисциплине в этой ватаге малышей.

– Тебя что, действительно, зовут Чапыг?

– Нет, Хавер хала, имя мое Таваккюль. Чапыгом [3]меня ребята прозвали.

– И тебе нравится это прозвище?

– Не нравится, Хавер хала.

– Я попрошу твоих товарищей, чтобы они не называли тебя Чапыгом. Полад, передай ребятам: кто назовет Таваккюля Чапыгом, тому больше не бывать в кино…

… Только что закончился дождь, который лил два дня подряд. Но облака, неподвижно стоявшие в небе, опять набухли влагой, готовой пролиться на землю. Черная земля садов и огородов, чайных плантаций до предела была напоена водой и раскисла. Тропинки и дороги размыло, на полях образовались озера. Люди очень часто простужались в те дни. Лежал с температурой Ариф. Врач сказал: простуда, выписал лекарство и ушел. Но температура не падала. Вообще, младший сын был слабеньким, часто болел, и Хавер очень боялась, как бы он не схватил воспаление легких. Крепко-накрепко поручила свекрови смотреть за Арифом – чтобы не вспотел, не размотался во сне, сама по нескольку раз на дню прибегала, меняла ребенку белье, кормила и снова бежала на работу.