Я изумленно открыла рот. Неужели с самого детства? Я и сейчас обожаю все розовое и радужное.

— Какие еще требования были у той женщины? — я не могла назвать ее матерью. Она не была ею. Она нас оставила.

Отец прикрыл глаза.

— Большинство из них я уже не помню. Где-то среди документов есть та бумага, которую мы с мамой подписали. Но одно требование, я никогда не забуду.

Я напряглась и села прямо.

Он открыл глаза и продолжил:

— Первое, что сделали, прежде чем нас добавили в список претендентов на удочерение, мы пообещали что никогда и ни при каких обстоятельствах не отпустим вас в Ирландию.

Я никак не могла заставить отца лететь домой.

Я перепробовала все.

По его разумению, он нарушил свое самое главное обещание, подавшись радости Алины, когда она прибежала домой вся светясь и объявила, что выиграла обучение заграницей в Трините — из всех мест, именно это! — вместо того, чтобы закрыть ее дома и запретить ехать. Нужно было угрозами заставить ее остаться, отобрать машину, даже пообещать купить новую спортивную если она останется дома. Была тысяча возможностей, когда папа мог остановить ее, и тысячу раз ему не удалось.

Она так радовалась, — грустно рассказывал он. У него не хватило сил встать на ее пути и запретить поездку. А те условия, под которыми давным-давно он и мама подписывались, казались такими нереальными, словно призраки в теплый, солнечный день. Прошло больше чем двадцать прекрасных лет, и странные сопровождавшие нас с сестрой требования утратили свою необходимость, превратились в призрачные страхи умирающей женщины.

— Так она мертва? — спросила я спокойно.

— Они нам никогда не говорили этого. Мы лишь предполагаем. Так было проще, нам нравился такой конец истории. Никаких переживаний, что однажды кто-то одумается и попытается отнять наших девочек. Такие кошмары, на вполне законной основе, происходят сплошь и рядом.

— Ты и мама когда-нибудь пытались разузнать о нас больше?

Папа кивнул.

— Не знаю, помнишь ли ты, но Алина в восемь лет очень серьезно заболела, и врачам понадобилось вся ее медицинская история, больше чем мы могли им предоставить. Мы узнали, что церковь сгорела дотла, агентство через которое происходило удочерение — закрылось, а частный детектив которого я нанял не смог найти никого из персонала. — он посмотрел на меня и слегка улыбнулся. — Я знаю. Снова странности. Ты должна понять, Мак, вы двое были наши. Нам было все равно, откуда вы пришли, важно что пришли и попали к нам. И сейчас ты отправляешься со мной домой. — закончил он тоном не терпящим возражений. — Сколько тебе нужно времени чтобы собраться?

Я вздохнула.

— Папа, я не буду собираться.

— Мак, без тебя я не уеду, — сказал он.

— Вы, должно быть, Джек Лэйн, — произнес Бэрронс.

Я подскочила на месте.

— Хотелось бы, чтобы ты так больше не делал. — Я повернула голову и возмущенно взглянула на него через плечо. Как такому большому человеку удается настолько бесшумно двигаться? Снова, как и раньше, он стоял прямо за моей спиной пока я разговаривала, и ни я, ни отец не слышали его приближения. Это испортило мне настроение еще больше, чем неожиданное открытие, что Бэрронс знает имя моего папы, хотя я никогда ему его не говорила.

Папа, уверенный в себе мужчина, встал и медленно выпрямился, казалось он даже стал выше ростом. Он был насторожен, но ему было любопытно познакомиться с моим работодателем — несмотря на факт, что он уже решил, что я на него больше работать не буду. Он изменился, стоило ему увидеть Бэрронса. Он замер, и занял глубокую оборону.

— Иерихон Бэрронс, — представился мой босс и протянул руку.

Папа внимательно смотрел на предложенную ладонь, и несколько мгновений я ожидала, что он не пожмет ее. Отец чуть наклонил голову и оба мужчины пожали руки, рукопожатие затянулось. На некоторое время. Будто какое-то соревнование на выдержку, кто первый отпустит — тот проиграет. Я смотрела на одного и другого, и обнаружила, что Бэрронс с папой разговаривают без слов, совсем как у меня с Бэрронсом бывает иногда. Хотя, их язык, был для меня иностранный, я все же выросла на Глубоком Юге, где мужское эго размером с грузовик, и женщины получают раннее и интересное образование в не таком уж изящном реве тестостерона.

«Она моя дочь, ты хрен моржовый, и если ты трахнешь ее, я вырву тебе хрен и повешу тебя на нем».

«Попробуй».

«Ты стар для нее. Оставь ее в покое». (Я хотела сказать папе, что на этом поведение Бэрронса и основывается, но несмотря на упорство и решимость с которыми я пыталась вмешаться и вставить свои пять копеек, никто из них даже не посмотрел в мою сторону.)

«Думаешь? Спорим, она не думает, что я стар. Почему бы тебе у нее не спросить?» (Бэрронс сказал это чтоб его позлить. Конечно, я думаю, что он для меня стар. Я вообще в этом смысле о нем не думаю.)

«Я забираю ее домой».

«Попробуй». (Бэрронс умеет быть немногословно доставучим).

«Она выберет меня, а не тебя» — с гордостью сказал папа.

Бэрронс рассмеялся.

— Мак, детка — папа произнес это не отрывая напряженного взгляда от Бэрронса, — Собирайся. Мы уезжаем.

Я застонала. Конечно, я выберу папу, а не Бэрронса, если выбирать честно и на равных. Но это не был честный выбор. В последнее время, я вообще выбора не имею. Я знала, что обижу папу своим отказом, именно этого я и добивалась, потому что мне нужно, чтобы он уехал.

— Прости папа, но я остаюсь, — мягко произнесла я.

Джейк Лэйн вздрогнул. Он оторвал взгляд от Бэрронса и с холодным порицанием уставился на меня, но прежде я успела заметить в его взгляде боль от предательства, он едва успел скрыть это за непроницаемой адвокатской маской.

Темные глаза Бэрронса сверкали. По его мнению, разговор был закончен.

Я проводила папу следующим утром в аэропорт, и он улетел домой.

Прошлой ночью я не поверила бы, что у меня получилось отправить его домой, искренне считаю, что это не моя заслуга.

Он остался в книжном, в одной из запасных спален на четвертом этаже, и не дал заснуть мне до трех утра, споря до потери пульса — и поверьте мне, адвокаты способны уговорить кого угодно — пытаясь уговорить ехать с ним. В ту ночь мы впервые в жизни разругались вдрызг.

Утром он был, правда, уже совсем другим человеком. Я проснулась, а он уже ждал меня внизу, пил кофе вместе с Бэрронсом в его кабинете. Папа встретил меня крепким объятием, которое я так люблю. Он расслабился, стал прежним обворожительным мужчиной, который несмотря на разницу в возрасте, заставлял хихикать словно дурочки всех моих школьных подружек. Он здраво рассуждал, был весел, в общем выглядел как никогда отлично, таким я его не видела с самой Алининой гибели.

Когда мы уходили, он улыбался и жал руку Бэрронсу, как мне показалось, с искренним дружелюбием, даже с уважением.

Предполагаю, что Бэрронс признался в чем-то моему отцу, показал хорошие стороны своего характера, которых я еще не наблюдала, и это заставило наметанный адвокатский глаз Джека Лэйна посмотреть на Бэрронса иначе. Что бы там они не обсуждали, оно чудесным образом подействовало.

Остановившись на минутку в отеле, где папа забрал багаж, упаковку круассанов и кофе, мы провели время по пути в аэропорт обсуждая нашу с папой любимую тему — машины и новые проекты представленные на последних авто-выставках. В терминале я насладилась последним объятием, передала привет и свою любовь маме, пообещала скоро позвонить, и добралась до магазина как раз во время, к утреннему открытию.

Я хорошо провела день, но я уже знала, что жизнь дает пинка, именно, в тот момент, когда ты расслаблен и доволен жизнью.

К шести вечера у меня было пятьдесят шесть покупателей, я выбила чеки на впечатляющую сумму, и обнаружила, что обожаю быть продавщицей книг. Я нашла свое призвание. Вместо подавания выпивки и наблюдений как нормальные люди превращаются в пьяных идиотов, мне платили деньги за прекрасные истории, уводившие людей в мир полный тайн, драм и любви. Вместо разливания алкогольного анестетика по стаканам, я предлагала придуманные тоники для отвлечения от стресса, трудностей жизни и скуки.