Торн оперся рукой о стол. Белокурый парень нахмурился и сказал Торну, что тому нельзя здесь находиться.

Появившаяся в дверном проеме Салли произнесла:

— Она здесь. Сюда.

Салли и Шугармен отступили назад, а Торн шагнул в небольшую холодильную камеру. Кейт лежала на металлической полке, все еще в своей рыболовной одежде. На нагрудном кармане ее рубашки цвета хаки была темная дыра. Еще одно отверстие на плече. Вокруг отверстий с рваными краями расплылись пятна крови. Ее лицо было мертвенно-бледным. Пояс расстегнут, пуговица на штанах вырвана с мясом.

Торн смотрел на нее сквозь пар от своего дыхания. Выражение ее лица. Испуг, серьезная озабоченность, но не злость. Этот же взгляд он видел всю свою жизнь. В ее нахмуренном лице уже улавливалось прощение. На губах застыло благословение, а не проклятие.

Дом Кейт весь состоял из окон, на всех окнах были жалюзи, но все равно он был полон света. Очень удобная мебель неизвестных эпох, хлопок пастельных тонов, деревянные полы, обшитые деревом стены, незашитые балки, вентилятор гоняет теплый воздух. В ее гостиной не было стульев, только кушетки. Четыре простых кушетки прямоугольной формы, на каждую можно усадить пять человек, и им не будет тесно. Большая часть пола в гостиной покрыта тяжелой соломенной циновкой.

Из винной бутыли, стоящей возле одного из окон, свисала лиана филодендрона. Она опоясала всю комнату и начала второй круг, вилась вдоль дверных проемов, над окнами, в двух местах обвила шпагат, обмотанный вокруг потолочных балок, и спускалась к камину. Как будто всю свою жизнь провела в поисках солнечного света.

Торн стоял посередине комнаты, Шугармен позади него. Это Шугармен предложил отправиться сюда прямо из морга, чтобы начать расследование. Торн согласился, но сейчас это казалось ему ошибкой — быть в этой комнате, откуда еще не выветрился ее запах и, может, даже ее дыхание.

На одной из стен гостиной висели фотографии в рамках. В основном сделанные во время рыбалки. Призы… Все одеты в одежду цвета хаки, все в кепках с длинными козырьками, мужчины, как правило, не бриты, женщины улыбаются. Взвешивание рыбы на берегу или прямо в море; четырехкилограммовая морская форель, удерживаемая за губу; рыбацкие лагеря; несколько снимков с Аляски, сделанных еще до появления Торна, до рождения Рики; примитивный стол, на котором гиды-эскимосы разделывают косоглазую щуку, а доктор Билл и Кейт со своими друзьями смеются, выпивают и курят.

Несколько фотографий Торна, со светлыми, подстриженными под «платформу» волосами, худющего, с морским окунем в руках — Торн помнил, как тот был выловлен. Еще один, более поздний снимок, сделанный, когда он уже был юношей и первый сезон работал гидом. Торн серьезно смотрит в объектив, стоя на корме своей лодки с шестом в руке, с ног до головы в одежде цвета хаки, в кепке с длинным козырьком.

Пока Торн разглядывал фотографии, Шугармен быстро осмотрел галерею. Торн уселся на кушетку, где он, бывало, будучи мальчиком, делал свои домашние задания, у окна с видом на дамбу и маяк Кэрис-форт. Вот так когда-то он проводил вечера: читал Торо, делал алгебру, потом поднимал голову от книг и пытался разглядеть сквозь жалюзи мерцающий свет указателя фарватера, позволяя своему сознанию унестись сначала туда, к рифу, который был в двадцати километрах от берега, а потом еще дальше, за судоходные пути, в мир, который рисовался ему пестрым, шумным и хаотичным. Яркие краски и звуки автомобильных гудков, экзотические овощи на рыночных рядах и еще вода, чистая, глубокая и таинственная, море рыбы, крупнее и сильнее, чем та, которую вылавливал он. За рифом.

Сидя на этой же кушетке, двадцатилетний Торн заявил Кейт и доктору Биллу, что ему надоело жить здесь, на скале. Он уже взрослый, позади — год работы гидом. Он уже готов для большого мира.

Он отсутствовал всего три месяца — один семестр в университете Джона Хопкинса. Это был единственный известный Торну университет, тот, в котором доктор Билл получил диплом врача. Целый семестр Торн слушал, как бородатые аспиранты рассказывали о Вьетнаме вместо того, чтобы читать лекции, за которые им платили.

Все эти три месяца каждый раз, когда Торн закрывал глаза, перед его мысленным взором представал Даллас Джеймс, бьющая из его горла кровь, и Торн размышлял о том, было ли это жжение в животе чувством раскаяния или чувством удовлетворения. Все три месяца он пил в портовых барах и слушал разговоры рыбаков, язык которых звучал знакомо, но интонации были чужими. Наконец перед самыми экзаменами он бросил все и вернулся домой.

Торну до смерти надоели разговоры о войне, о которой он раньше и не догадывался. Надоело ночи напролет просиживать над учебниками анатомии, а по утрам приходить на занятия и обнаруживать, что преподаватель отправился в Вашингтон, чтобы принять участие в марше протеста. Он устал от переменчивой погоды, нехватки кислорода в воздухе, его разочаровал даже океан, это была не та Атлантика, к которой он привык. Этот океан был темным и холодным, с водой маслянистой, как нефть.

Шугармен спросил его, готов ли он ответить на некоторые вопросы.

— Нет, — ответил Торн. — Пока нет.

Шугармен кивнул, сел на кушетку, стоявшую напротив.

— Я позвонил Рики из морга, — сказал он. — Рассказал ей. Надеюсь, ты не возражаешь. Я действовал согласно инструкции — оповестил ближайших родственников.

Торн сглотнул, изо всех сил пытаясь очнуться от воспоминаний.

— Ну, и как она отреагировала?

— Рики как всегда в своем репертуаре.

— Знаю, — сказал Торн. — Самоуверенная кукла. — Он поднял голову и откинулся на спинку кушетки.

— Да, — сказал Шугармен. — У меня создалось впечатление, что она не собирается провести весь день в безутешных рыданиях.

— Ты помнишь Рики, какая она была. Такой же и осталась.

— Я помню ее подружек, — сказал Шугармен. — У меня был роман с одной из них. Даже не помню, как ее звали. Невысокая. С татуировкой на плече в виде сердца, пронзенного кинжалом. Эту татуировку я часто рассматривал.

— Бренда. Бренда, фамилию забыл. Я помню ее. Да, это похоже на Рики. Она все еще водит такие знакомства. Даже еще хуже.

— Я частенько на нее засматривался, на Бренду. Кто они были, панки?

— Не знаю. Поздние битники. Ранние хиппи. Не разберешь. Пока какое-нибудь модное течение доходит до наших островов, оно успевает измениться до неузнаваемости. Кто знает? Я думаю, Рики просто считала себя эдаким мужиком в юбке, мамочкой для всех этих отщепенцев. Делала это специально, чтобы доводить Кейт до белого каления.

— Такая симпатичная девушка, как Рики, и в компании этих панков… — Шугармен вытер блестевшие у него на лбу капли пота. — Не хочешь выйти на крыльцо? Там прохладнее.

— Мне и здесь хорошо.

Шугармен снова взглянул на стену с фотографиями.

— Да, были времена, — сказал Шугармен. — Знаешь, тогда мне казалось, что полицейским хорошо живется. Люди не звонили в полицию из-за мелочей. Небольшая стычка в баре. Пара сломанных стульев. Черт с ними, не стоит беспокоить старину Морти. Он, скорее всего, слушает трансляцию футбольного матча или евангельские чтения и даже не подумает оторвать свой зад от стула до конца радиопередачи. Дьявольщина, теперь все по-другому. Теперь, когда есть служба девять-один-один, каждый раз, когда младенец заходится в крике из-за мокрого подгузника, соседи звонят в полицию, жалуясь на жестокое обращение с детьми. Лает собака? Набирают девять-один-один. Знаешь, я думаю, все из-за этих кнопочных телефонов. Раньше, когда нужно было набрать девять или ноль, люди сто раз думали, прежде чем это сделать. А теперь ты просто механически жмешь на кнопки, ведь эти цифры ничем не отличаются от других.

— Думаю, Шугар, я готов, давай побеседуем.

Шугармен отставил от себя чашку с кофе, смущенно посмотрел на Торна. Снял обручальное кольцо, снова надел его на палец.

— Извини, дружище. Я чувствую себя так, как будто меня пыльным мешком огрели. Плохо соображаю. Болтаю про Бренду, несу всякую чушь.