Вот когда по-настоящему пригодилась моя «Волга». Мы ездили в санаторий через день как на работу. Вел машину обычно Родион. Там в поселке Полярный у него был «Москвич», на котором там некуда было ездить, а Родион очень любил водить машину и скучал по рулю.
— Неужели тебе на море не надоело рулить на своем корабле? — как-то спросила его я. Тогда я еще не знала, что это подводная лодка.
Он рассмеялся:
— Неужели ты думаешь, что командовать кораблем — это крутить штурвал? Там мне в руки ничего кроме микрофона и авторучки брать не приходится…
После этого плавания его корабль, как я это поняла, становился на ремонт. Может быть, я поняла все неправильно. Одно лишь было точно — в следующее плавание он должен был уйти лишь в апреле будущего года. Поэтому он облегченно вздохнул, когда подсчитал сроки рождения ребенка.
Но после санатория он, естественно, должен был вернуться в свою часть. Служба его не останавливалась, пока корабль был в порту…
Разумеется, я решила ехать с ним.
Даже практичная и скептическая Татьяна, узнав о моем решении, тяжело вздохнула и сказала:
— Конечно! За таким и я бы поехала… Княгиня ты наша Волконская… Кстати, она тоже была Мария.
— Не стоит над всем на свете смеяться, — обиделась я. — Но, если разобраться, там не так уж и холодно. Это не Забайкалье — Гольфстрим греет. Да и Родя не каторжанин на Петровском заводе, а капитан первого ранга.
— Да, — мечтательно сказала Татьяна. — Родя у тебя сказка! Но все равно это не Сочи…
И действительно, климат в поселке Полярный меньше всего был похож на сочинский. Там и в самом деле было теплее, чем это можно было ожидать, и Кольский залив, как и все Баренцево море, зимой не замерзал, но ветры, снежные бури…
Поселок Полярный (наверное, сейчас это уже город) тогда, в 1964 году был в основном деревянный. Сотни серых от мокрых ветров домишек, окруженные слепленными из чего Бог пошлет кособокими заборчиками, карабкались по сопкам верх, и потому пологие склоны сопок, обращенные к проливу, были словно укрыты лоскутным одеялом. Только одеяло это было составлено не из разноцветных, а из серых лоскутков самых различных оттенков.
Вообще серый и белый цвета в Заполярье, как я заметила, были преобладающими…
Военный городок располагался несколько на отшибе и был огорожен бетонным забором с большими железными воротами, на которых были приварены металлические якоря со звездами. По якорю на каждую створку.
В центре городка стояли несколько трехэтажных домов из серого силикатного кирпича. В одном доме был штаб, в остальных жил высший комсостав. В этом доме и была одно комнатная квартирка Родиона.
Когда я ехала, то немножко опасалась застать обычный холостяцкий беспорядок, прикрытый торопливой уборкой и оттого еще более вопиющий, но его жилище меня поразило своей основательной, уютной приспособленностью к житью. Все было разумно, все было под рукой…
Меня порадовало количество моих любимых книг, уместившихся в этом скромном пространстве. Открытые книжные стеллажи шли по всем стенам. В них были оставлено углубление для двух кресел и треугольного журнального столика на изящных стройных ножках.
Письменный стол украшала бронзовая лампа под зеленым стеклянным абажуром и два бронзовых же подсвечника. Платяной шкаф стоял в углу и был совершенно незаметен. На отдельной тумбочке — радиола «Эстония», мечта радиолюбителя, а вся тумбочка была забита пластинками, среди которых я тоже встретила много старых знакомых.
Перед просторной софой стоял так же вписанный в книжную стенку телевизор «Рубин» самой последней модели.
На кухне был образцовый, «флотский» порядок, которому могла позавидовать любая рачительная хозяйка. Я даже задним числом постыдилась за свою кухню.
Так что мой переезд мало чем походил на подвиг княгини Марии Волконской. Я попала в почти привычную среду. Не было в его квартире только швейной машинки, которую он строжайшим образом запретил мне брать. Он вслед за Розочкой говорил, что беременным сидеть, согнувшись за швейной машинкой, вредно. А у девочки от постоянного стрекота может развиться нервный тик.
Так что дело мне пришлось передать в надежные руки Надежды Ивановны. Она в голос плакала, расставаясь со мной, и обещала откладывать мою долю прибыли от нашего швейного предприятия. «Машины, оверлоки — наши общие, — говорила она, — модели и лекала ваши, клиентки ваши, голова и имя ваши, только ноги мои. Я как бегала, так и буду бегать… А если что, то вы в письме мне все напишете и ваши новые модели пришлете. А я их выполню. Вы же доверяете мне?»
Да, я доверяла ей. У нас уже выработалось такое взаимопонимание, что я могла ей на ресторанной салфетке набросать общую идею платья, и она была способна самостоятельно довести ее до ума.
В общем, я ей сказала, что деньги пусть она откладывает, они не портятся (счастливые времена, когда можно было сказать такое), в крайнем случае пустим их на развитие. Я же в деньгах совершенно не нуждалась. Родион зарабатывал более чем достаточно.
Квартиру я временно оставила на Надежду Ивановну. То есть квартира оставалась моей, я и не думала оттуда выписываться, но пока меня не было в Москве, в ней жила и работала Надежда Ивановна, так как у нее с жильем тогда еще было туго.
Сперва я думала поселить в квартире Татьяну с Юриком и Женькой, но у них весной 1965 года достраивалась кооперативная квартира в Кузьминках.
Мужское общество военного городка приняло меня с восторгом, а женщины — сперва настороженно… Но потом, когда я с помощью Тасиного «веригаса» внесла большое разнообразие в гардероб всего городка и они убедились, что, кроме Родиона, для меня никого не существует, они горячо меня полюбили.
Тася работала заведующей офицерской столовой и была вольнонаемной. Она развелась со спившимся и уволенным по этой причине мужем мичманом и три года жила од на. Мы с ней сошлись в первые же дни. Она была миниатюрная и чем-то напоминала Татьяну. Только слишком много курила, причем папиросы «Беломорканал», и обесцвечивала волосы перекисью водорода.
Жила она в собственном крошечном домике рядом с военным городком. Она была лихая деваха. Бывало, потянется, выгнется всей спиной, как кошка, сладко зажмурится и скажет:
— Ох, скорее бы Первое мая…
— А я больше Новый Год люблю, — в первый раз простодушно возразила ей я.
— Нет, Маруся, Первомай — мой праздник. В мае все жены с детьми на юг отправляются… А мужики все — мои. Я все лето живу как в гареме… Могу хоть каждый день нового выбирать…
Увидев округлившиеся мои глаза, она тут же заверила меня:
— Твой не в счет. Он был круглый год свободен… — и, ломая папиросный окурок в пепельнице, закашлялась сочным мужицким кашлем.
В первый раз я прожила в Полярном всего три месяца, но самых тяжелых, темных, зимних.
Потом, случалось, я жила там и по полгода. Это зависело от того, где был Родион. Когда он уходил в «автономку», я уезжала в Москву или куда-нибудь на юг.
В последних числах февраля Родион привез меня рожать в Москву.
Спустя ровно девять месяцев, после моего дня рождения и, стало быть, зачатия, день в день, 14 марта 1965 года я родила мальчика. Мы назвали его Львом в честь моего папы.
Так решил Родион.
— У тебя так мало сохранилось материальных свидетельств его существования, — сказал он. — Пусть сын каждый день напоминает тебе о нем.
Когда в родильном доме Второй градской больницы Ольга Николаевна, лично принимавшая у меня роды, пока зала мне мальчика, я чуть не лишилась сознания.
Если вся жизнь с девочкой, ее воспитание были десять раз мною спланированы и уже пережиты в уме, то с мальчиком я решительно не знала, что делать… Чему его учить? Ведь не шитью же и кулинарии?
Положим, французский язык и мальчику не повредит знать, а заниматься музыкой ему сам Бог велел, имея такого потрясающе музыкального отца. А все остальное? Таким образом почти все мои планы на будущее рухнули.