После ужина зашла речь о работе.

— Миряна говорит, что во внешней торговле ее прежде всего привлекает возможность постоянного общения с интересными людьми, — переводил отец Квидо жене.

— Замечательно! — сказала мать Квидо и мило улыбнулась Миряне.

— Ну а дальше? Что ты на это скажешь? — судорожно улыбался отец Квидо. — Я же должен что-то перевести.

— На это я ничего не скажу.

— Как так «ничего»?

— А так. Ничего. Nothing.

Миряна, обнажив в улыбке белоснежные зубы, вопросительно подняла брови. Отец Квидо чертыхнулся про себя и что-то произнес по-английски. Квидо показалось, что он услыхал слово «interesting».

— Обычный треп, — бросил он матери.

— Меня удивило бы обратное, — сказала его мать.

— Миряна хочет, чтобы ты рассказала ей что-нибудь о себе, — снова начал отец Квидо. — Ей кажется, что в тебе есть какая-то необычная мудрость и уравновешенность.

— Скажи ей, что это старость и апатия.

Отец Квидо пронзил жену взглядом.

— А дальше? Что делаешь, что делала… Ну открой же рот! — наседал отец Квидо.

— Не устаю удивляться — вот что делаю, — сказала мать, широко улыбаясь. — А что делала? Да что могла. По большей части что-то, чтоб не замерзнуть. Еще детей делала. А языки не учила. Папа говорил мне, чтобы учила, а я его не послушалась. Ходила на балет, в театр, на лодке кататься, в кино, но учить языки — ни в какую! Послушайся я его…

— Ты что, не можешь остановиться? — оборвал жену отец Квидо и что-то перевел Миряне.

— Не выглядела бы я сейчас дура дурой, — докончила мать.

— Пусть она выучит чешский, — сказал Квидо матери, — если хочет нас понимать.

— Что, спрашивает она, ты любишь? — снова сказал за Миряну отец Квидо.

— Иди в задницу! — сказала мать Квидо.

— А не можешь ли ты сказать Миряне, что ты любишь в жизни?

— О господи! Вишневый мармелад. Театр. Теплый ветер. Интимную жизнь. Карлов мост. Пододеяльники и наволочки из модротиска. [35]Семью. Якуба Шиканедера. [36]Вкус, ум и терпеливость. Американскую папу для курильщиков. И тебя. Иногда. Переведи ей это, размазня ты эдакая!

— Пусть Квидо тоже что-нибудь скажет. — Отец Квидо улыбнулся Миряне. — Уже два года учит язык.

— Ничего говорить я не стану, — сказал Квидо.

— Если не будешь знать языки, Европа, — отец Квидо указал на Миряну, — никогда для тебя не откроется.

— Потрясающая метафора, — сказала мать Квидо и с улыбкой зевнула. — Я иду спать, — обратилась она к мужу. — И была бы очень рада, если бы Европа на этой неделе не открылась даже для тех, кто знает язык. Good night everybody! [37]

Получасом позже к матери в спальню пришел Квидо. Мать читала.

— Ты преспокойно оставляешь их вдвоем? — недоумевал Квидо. — Тебе это безразлично?

— Любить, — сказала она, — не значит владеть. Не будь таким старомодным, Квидо. Тебе ведь всего четырнадцать.

Однако ни одного из них эти слова особенно не убедили.

— Что в дому, то не возьму, — упреждал отца Квидо инж. Звара не без следа зависти в голосе. — Это же вековая мудрость, болван ты эдакий!

— Не беспокойся за меня, — смеялся отец Квидо. — Я малый не промах!

— О пан инженер! — сделала большие глаза секретарша. — Вы, право, меня потрясаете!

То, что они с Миряной близкие друзья,отец Квидо ничуть не старался утаить; напротив, подчас казалось, что он как раз хочет обратить на эту дружбу внимание окружающих. Так же как и в апреле в Пуле, он и сейчас позволял себе не больше, чем раз-другой с упоением поцеловать Миряну, и, пожалуй, сильнее самой красивой югославки его возбуждала мысль, что коллеги считают ее тайной его любовницей. На все вопросы он отвечал лишь притворно-возмущенными улыбками, и шепотом произнесенные реплики, которые он там-сям улавливал, доставляли ему удовольствие. Авторитет его рос, и секретарши заглядывались на него.

— Take it easy! — смеялся отец Квидо.

После двух очень дождливых дней началось сказочное бабье лето. Отец Квидо, очевидно страдающий от мысли, что поречье Сазавы не может предоставить Миряне столько же радости, сколько ему Пула, устремил очарованный взор в безоблачное небо и предложил ей прогулку на семейном каноэ.

— Возьму с собой Пако, — сказал он жене.

— И не думай, — решительно сказала жена. — Пако не умеет плавать. Он может выпасть из лодки, а я не уверена, что ты заметишь это.

Взгляды их встретились. Отец Квидо сдался первым.

— Тогда пусть Квидо, — сказал он.

— Ты что, совсем сбрендил? — сказал Квидо. — Что я тебе, Джек Лондон? С меня хватит твоего футбола!

— Тебе, уверен, понравится. Ты же как-то сказал, что хочешь тоже попробовать.

— Да, но не с внучкой Иосипа Броз Тито!

— Не болтай глупости! Идешь или нет?

В прихожей воцарилось напряженное молчание.

— Ступай, Квидо, — сказала мать.

Квидо вдруг понял, что ее непринужденность стоит ей немалых усилий. Мать улыбнулась ему.

— Впрочем, я люблю летние виды спорта, — сказал Квидо. — Let’s go!

— Возвращайтесь засветло! — сказала мать Квидо мужу. — Не забудь, что у тебя куриная слепота.

— Если мать думала, что мое присутствие будет достаточной гарантией целомудренности мероприятия, то она ошибалась, — спустя годы рассказывал Квидо.

Как только они скрылись из поля зрения матери, отец Квидо стал все чаще обнимать Миряну за плечи, при этом заговорщицки подмигивая Квидо. Квидо покрылся краской.

— Да брось ты! — смеялся отец. — Мужчина ты, в конце концов, или нет?

Миряна весело поглядывала на них, а потом побежала на луг собирать цветы.

Когда они добрели до деревянного сарая, где стояла лодка, отец Квидо сам — жилы на его шее, казалось, вот-вот лопнут — отнес ее на воду. Квидо прикинул, не стоит ли кроме спасательного жилета взять еще и какой-нибудь из лежавших на полке желтых шлемов, но потом сообразил, что в местах, где нет ни волн, ни скал, это будет выглядеть несколько преувеличенной мерой предосторожности. Миряна сняла полотняную юбку, разулась и на цыпочках — в одних полосатых трусиках и майке — последовала за отцом в воду. Отец Квидо, чьи движения с ее приходом приобрели грациозность танцовщика, помог ей сесть в лодку, дважды при этом коснувшись ее груди. Затем вскочил в лодку сам, чем угрожающе раскачал ее.

— Oh, my God! [38]— смеясь, воскликнула Миряна.

Квидо, мрачно наблюдая за ними, проклинал свою слабость, помешавшую ему отказаться от прогулки. Отец его, свесившись наполовину из лодки, схватил весло так, словно собирался углубить им речное дно.

— Come on, boy! [39]— крикнул он Квидо. — Залезай!

— Не высовывай язык, ты похож на идиота! — сказал Квидо и, прежде чем сесть, подумал о том, чей вид будет для него более переносим — вид токующего отца или его потенциальной любовницы. В конце концов свой выбор он решил в пользу Миряны, хотя и предпочел бы сидеть спиной к обоим.

— Шапки долой, мы выплываем! — закричал отец Квидо.

Но прежде чем по-настоящему начать грести, он показал своей гостье еще технику трех видов гребли, правильную посадку и чету уток на вывороченном стволе ольхи.

— What a nice day! — кричал он радостно, несколько раз при этом мощно взмахнув веслами.

— Какой прекрасный день, — раздраженно сказал Квидо, отчасти и для того, чтобы дать понять отцу, что отдельные слова он все-таки понимает.

Погода явно удалась: подувал свежий ветер, тихо шелестел тростник, из последних сил палило солнце. Когда они преодолели первую излучину, Миряна, видимо желая позволить себе то, что в Пуле позволяют себе лишь иностранные туристки, стянула с себя майку. Положив весло, она осторожно повернулась и уселась на нос, лицом к солнцу и обоим членам экипажа. Она запрокинула голову, прищурила глаза и тихо замурлыкала по-хорватски песенку, слова которой Квидо — в связи с обстоятельствами — запомнил навсегда: