Остаток дня я занимался планом новой хижины, которую хотела Миникайф, а потом спустился к ней на пляж.

Она выходила из воды. Мое сердце пропустило удар, потом два, и я уж было решил, что сейчас загнусь, как последний дурак, на коленях перед киской в прозрачном купальнике.

Наступил вечер. Из леса веяло сладким духом, и он смешивался в странный коктейль с солью океана и горелой корочкой Миникайф.

В этот час насекомыми овладевало безумие. Каждой букашке за этими ароматами виделась пожива, мошкара исступленно кружила, не понимая, что запахи исходят не от сладостей и не от падали, что это просто телесные испарения острова, умаявшегося за день от жары. И всех этих ошалевших мошек одним глотком пожирали такие же ошалевшие птицы.

Остров был окутан кухонными запахами и вибрировал от жужжащей агрессии.

Миникайф завернулась в длинный кусок материи, который она нашла на берегу и высушила.

Я выложил круг из камней и развел в нем костерок, а сверху положил кусок решетки, тоже найденный в песке. Бросил на нее первых рыбин. Жареные, они не потеряли красного с металлическим отливом цвета, это было красиво. Они будто светились изнутри и пахли индийским рестораном.

Солнце садилось, и наш остров был похож на розовый сосок в открытом море. Поднявшийся ветер ласкал теплым языком шею Миникайф.

Она щурила глаза и улыбалась, глядя на горизонт, словно вспоминала что-то.

Потом она заговорила:

— Ты так хорошо заботишься обо мне.

Я ответил, мол, чего там, делаю что могу.

— Как будто я — медвежонок.

— Угу, медвежонок…

— Нет, вернее, котенок. Маленький потерявшийся котенок, а ты как будто большой пес, пожалел меня и подобрал.

Я смотрел, как волны лижут остров, похожий на сосок, и думал, что, будь у меня между ног хоть мало-мальски годный инструмент, он наверняка ожил бы в эту минуту.

— Ты когда-нибудь купался ночью?

— Нет, никогда.

Тут она встала.

— Если хочешь, можем искупаться.

В лесу какая-то птица проглотила слишком большого для нее москита. Она пролетела по кривой метров сто и рухнула на песок.

— Но у меня купальника нет.

Миникайф сказала, что у нее тоже. И рядом с мертвой птицей упали длинный кусок материи и белый купальник.

За ее спиной сияли все звезды. Я узнал Лебедя, Быка, и, несмотря на его бледность, созвездие Швеи, длинными прозрачными нитями опутавшее волосы Миникайф.

От купальника на ее коже остались белые полоски. Разноцветная Миникайф смахивала на экзотическую рыбу.

Она побежала к морю и тоненько взвизгнула, окунувшись в воду. Помахала мне рукой: мол, догоняй.

Я колебался. Если я сниму штаны, она увидит мое увечье, и это будет конец всем моим мечтам о насадке.

— Я устал, — ответил я. — Пойду лучше спать.

И направился к нашей поляне.

Миникайф что-то сказала, я плохо расслышал.

«Какой идиот», кажется.

Ветер швырнул пригоршню песка прямо мне в лицо, и до хижины я добрался в слезах.

Долгие ночные часы я проводил один. Пока Миникайф переваривала дневную порцию солнца, я уходил на пляж с карманным фонариком и раздевался. Ветер, точно испорченный мальчишка, налетал, несмотря на поздний час, и лапал меня повсюду.

А какие мерзости он мне нашептывал! Просыпались волны и тоже нашептывали мерзости. Время от времени загулявший краб подбирался ко мне боком и говорил уж вовсе непотребные вещи, известные только ему.

А я делился с ними своими надеждами насадить Миникайф. Рассказывал подробно и с юмором. Каким образом я хотел это сделать, да как приступить, и все такое. Им было смешно. Они смеялись, и я тоже смеялся в ответ и добавлял пикантные детали, которые мне бы и в голову не пришли минуту назад.

Ветер был сатиром, краб похабником, а волны подкатывались к моим ногам как голые девки. Все это создавало поистине странную атмосферу. Она ударяла в голову. Я был на взводе. Обливался потом.

Измучившись, я возвращался в хижину, где Миникайф спала крепким сном поджаренного гренка. Я подходил к матрасу, на котором она лежала, стоял и смотрел на нее, голую, закутанную в москитную сетку.

Мне хотелось сочинить стихи, но не получалось. На полу валялись обрывки веревки. При виде их мне приходили совсем не поэтические мысли. Эти мысли ударяли в голову.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я прохаживался по опушке леса, там, где кончалась полоса песка. В сотне метров от меня Миникайф дремала, принимая солнечную ванну.

Я чувствовал себя в отличной форме. Как в ту ночь, когда в хижине мне пришла мысль о веревках. Мысль совсем не романтичная, что правда, то правда, но все равно прекрасная мысль.

Эта крошка в белом купальнике довольно поводила меня за нос, пора брать быка за рога. То, что я собирался сделать, было, конечно, гадко, ну и что с того? Свидетелей нет, разве только крабы, известные похабники, которые будут на моей стороне, да этот непотребный остров, который посмеется вместе со мной.

И плевать я на все хотел с высокого дерева, мораль утонула вместе с командой корабля, и ею закусывали на дне океана косяки рыб — фанаток групповухи.

Все, что меня интересовало в этот вечер, — Миникайф, я и куча веревок, крепких веревок с морскими узлами, которые заставят ее понять, что сопротивляться бесполезно.

Ее белый купальник станет у меня мучеником, комочком спутанного акрилового волокна, поверженным в прах. А я, старый евнух, переквалифицируюсь в насадчика. Я, конечно, в этом деле новичок, но ощущал в себе призвание.

Дивные ночи светили мне в перспективе.

Этот прилив оптимизма был, увы, последним.

Дальнейшие события показали, что в такой жизни, как моя, светлые полосы редки и со всех сторон окружены напастями. Позади у меня скверные воспоминания, впереди — скверное будущее, а в настоящем — сплошные скверные предзнаменования.

От Миникайф мне вообще не следовало ожидать ничего хорошего.

Она лежала ничком и, кажется, спала, обнимая песок. Никогда в жизни я не видел такого загорелого тела. Кожа на спине была словно обугленная. Руки приобрели глубокий медный оттенок, а ляжки сзади походили на два куска хорошо поджаренного мяса.

Она поднялась; мне показалось, что у нее усталый вид.

Я спросил, хорошо ли она себя чувствует. Она ответила, что не очень, вот уже несколько дней плохо спится, нет аппетита и подташнивает.

Не думает ли она, что тому виной рыбы цвета спортивных машин или желтые фрукты, богатые витаминами?

Она огрызнулась в ответ, что понятия не имеет, мол, она не врач, и вдобавок ко всей этой пакости у нее ужасно чешутся руки, уже третий день, все сильнее и сильнее.

Действительно, ее руки облезали вовсю. А на спине я увидел сантиметров десять вздувшейся кожи и корочки запекшейся крови там, где Миникайф расчесала болячки.

Поднялся ветер с суши, с середины острова, странный ветер на уровне колен. Он принес неприятный запах. Я повернулся к морю — волны одна за другой набегали на песок, тут же пятясь назад, словно чего-то устыдившись.

Вся эта чудная природа определенно знала о болезни Миникайф больше моего.

Меня это здорово пришибло. План повязать Миникайф веревками из хижины приказал долго жить. Больная девушка и вся эта странная атмосфера так подействовали на меня, что мой энтузиазм улетучился.

Миникайф тем временем ушла в хижину, сказав, что попытается поспать.

Лучше не стало. Наоборот, делалось все хуже и хуже. Язвы на загорелой спине ширились. Местами они воспалились, а я ничем не мог помочь. Опасаясь жара, я обмывал ей ноги прохладной водой. Но сам понимал, как смехотворны мои усилия по сравнению с лечением, которое ей требовалось.

И остров выглядел уже не таким приветливым. Я начал подозревать, что именно в нем крылась причина болезни Миникайф. Слишком много солнца — оно что-то нарушило в хрупком организме девушки в белом купальнике и теперь медленно убивало ее.