'…Моя кровь бьется о стенки сосудов, забывая, что она жидкость, пытается клубочком свернуться в венах. Но сердце — безжалостный надсмотрщик — снова и снова размеренными ударами заставляет ее течь, течь, течь… Подстегивает, погоняет. А кровь плачет, да-да, моя кровь плачет, и ее всхлипы колокольным звоном отдаются в уши…

…………………………………………………………

Если будешь падать, возьми меня с собой. Я хочу лететь с тобой, пусть даже вниз, пусть даже полет будет длиться доли секунды, пусть даже итогом его будет сверкающая пыль, в которую обратится мое тело и моя суть…'

Странное, парадоксальное желание — мне хочется стать для человека всем, не забирая при этом ни на йоту его свободы, не ограничивая и не подавляя. (Хочется стать воздухом?..)

Наверное, я очень жалкая: не умею быть сильной для себя. Не существую как самостоятельное 'я', самодостаточная личность, но лишь как 'я' для другого. Что мне душа моя, если я не могу устлать ею землю, по которой будет идти любимый человек, чтобы его босым ступням не было холодно? Что мне сама жизнь, если я не могу отдать ее — девятым серебряным браслетом на твое запястье?..

Это не самоуничижение. Я всегда знала, что пришла в этот мир для того, чтобы отдавать и любить, и стать целой — цельной — смогу, лишь окружив кого-то собой. Но некого, некого, некого… Внутренний жар раскаляет добела мои ребра, но я не могу выпустить его вовне. И я не свечусь, как могла бы, но лишь страдальчески тлею.

И все-таки я сильная. Моя сила — мой вымечтанный демон. Он обнимает меня за плечи, и его крылья защищают от холодных ветров реальности. Не находя истинного объекта любви и отдачи, я довольствуюсь иллюзорным, и в благодарность, став почти осязаемым, он сушит своим горячим дыханием слезы на моих щеках.

Я не знаю, чем или кем стала бы без него, без моего пред-сонного общения с ним. Пара недель общения с Бэтом — и я стерлась бы в порошок, сошла на нет, если б Он не держал меня…

Второй час ночи. Остывает только что выключенный комп. Мы с Таис разговариваем в темноте. Тема все та же — она стала доминирующей в наших диалогах за последний месяц. Бэт. Но сейчас она приобрела лилово-металлический привкус обиды, нанесенной этим невыносимым существом нам обеим — и ей, и мне.

Началось с того, что в недавно заведенном мной 'живом журнале' Таисия оставила пространный коммент (свой журнал она завести не удосужилась: возраст, видите ли, уже не тот). Не по теме — свои мысли по поводу 'жж' вообще. Зачем-то ей понадобилось более чем прозрачно уколоть Даксана: 'Многие здесь натягивают маски. Порой весьма забавные. Скажем, демонический мизантроп, гулко хохочущий, скалящий грозные клыки, цитирующий Макиавелли — разве кто догадается, что в реале это зажатый испуганный юноша, краснеющий и заикающийся, полуслепой от монитора, у которого он днюет и ночует?..' Впрочем, понятно зачем: жалость, которую она испытывала к нему, познакомившись на моем дне рождения, откачнулась в сильную неприязнь — все тот же закон маятника. Даксан, видите ли, совершенно непозволительным тоном говорит о своих родителях.

Ну да, положим, он переборщил, написав в одном из постов фразу: 'Ублюдки никак не хотят подыхать!'. Но ведь он не думал, что кто-то из родителей и вообще из старшего поколения будет это читать. Старше сорока на форуме 'Nevermore' только Инок — а он на подобное реагирует мирно, считая, что в восьми из десяти случаев суицида подростков виноваты родители.

Вечером на язвительный коммент Таисии появился пространный ответ. Не Даксана — Бэта. (Как было поведано мне впоследствии, он читал мой журнал не один, а с печальным соратником и братом по су-вере, зашедшим в гости, и это стимулировало сильный выброс яда.) Он втыкал пропитанные ядовитой слюной иголки во все уязвимые места, какие только знал. Тут было и о 'матушке, которая по собственной душевной нездоровости подсадила дочь на су', и о 'не переборотых даже в сознательном возрасте комплексах, перешедших в глубокий невроз', и о социальной нереализованности, и об одиночестве. Рикошетом досталось и мне. Мой свеженький журнал был окрещен 'альбомчиком бессмысленных наследственных щенячьих метаний', а неудавшаяся суицидная попытка — 'жалкой буффонадой с тазиком, дабы привлечь внимание погруженной в свои неврозы и фобии эгоцентричной мамаши'.

На какое-то время Таисия банально потеряла дар речи. В прямом смысле слова. Надо сказать, что только накануне она звонила известному питерскому хироманту — с которым была знакома очень условно — и долго консультировалась насчет знаков на ладони Бэта. С радостью и облегчением она поведала мне, что из перечисленных знатоком суицидных меток у него нет ни одной — хотя линия Судьбы и настораживает. Затем допоздна читала его стихи, которыми он завалил ее почту, выискивая удачные образы или рифмы, чтобы хоть за что-то погладить по шерстке. (Учитывая обилие таких поэтических перлов, как 'блаженство само-скальпирования', 'плесень нежности' и 'тухлеющая прелесть вечно женственного', это была трудная задача.)

Обретя дар речи, она потребовала у меня немедленно удалить грязный коммент. Я возражала: мне казалось, что достойней будет его оставить, сопроводив надлежащей репликой. Но под ее напором пришлось уступить. Успокоились мы — разумеется, относительно — лишь отправив Бэту по письму. Послание Таис было убийственно лаконичным: 'Когда, благодаря деньгам Инока, вылечат твою голову, ты станешь полным ничтожеством. Боль — единственное, что придает тебе сходство с человеком'.

Мое было длиннее. Написав его, я удивилась: оказывается, у меня есть зубы, о которых я даже не подозревала.

'Не захлебнись своим ядом. Я слышала легенды о том, как умирают скорпионы, неудачно приземлившиеся на собственный хвост. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя была такая же нелепая и пошлая смерть (после всех многочисленных супер-эстетичных демонстративных суицидальных попыток)… Забавно, из тех трех эмоций, которые ты у меня вызывал, осталась, как это ни печально осознавать, одна жалость. Это ведь признак слабости — из-за собственных неудач выплескивать агрессию на других людей. Кожи у тебя, что ли, не хватает? Поворачиваешься к кому-то улыбающейся половиной лица, а другим достается полуразложившаяся трупная гниль и мертвый оскал… Обидно, что самую большую боль могут причинить люди, которых зачисляешь в категорию близких. У меня только один вопрос: ты доволен? Этот коммент тебе действительно доставил такое моральное удовлетворение, которое перевесило на твоих внутренних весах все остальное?..'

Мы не могли заснуть, несмотря на позднее время, и переговаривались в темноте. Процесс общения давался с трудом: обе были настолько придавлены, физически и морально, что даже усилия по шевелению языком казались чрезмерными. К тому же меня второй день мучала ангина — высокая температура и резь в горле. Но молчать и не спать было еще тяжелее.

— Он лживый и неблагодарный. И еще он пустой, — в голосе Таисии непреклонные нотки: у нее проблема с полутонами, и то, что перестает быть белым, моментально становится угольно-черным.

— Это не так… — Я пытаюсь его защитить, хоть отчасти. Хотя могла бы предъявить ему гораздо больше: о многом Таисия просто не знает. — У него две души, тесно переплетенные, врастающие друг в друга. Одна — ледяная и злая, с раздвоенным языком и кислотной слюной, обжигающей всякого, кто имеет неосторожность к нему приблизиться. А вторая — маленький испуганный ребенок, сирота, тянущийся к теплу и ласке и старающийся понравиться всем и каждому. Ты же сама это знаешь.

— Раньше я тоже так думала. Бальдр и Локи, внутренний и внешний. Но, видишь ли, оказалось, что оба эти персонажа — внешние. А вот что внутри? Раньше я испытывала к нему два чувства: восхищение и острую жалость. Восхищение прошло несколько дней назад, когда я заглянула на сайт его блистательного друга и спонсора Атума. Впрочем, я ведь уже говорила — ты просто не хочешь слышать. Тексты Атума кажутся ужасно знакомыми: темы, интонации, словарное предпочтение… даже манера каждое предложение начинать с новой строки. Получается, что Бэта — как творца, обладающего собственным языком — не существует. Он всего лишь калька Атума, его ослабленная копия. А жалость… Жалость исчезла после сегодняшней его низости. Напрочь. Словно огненный смерч высушил, выжег неглубокое болото в душе. И слава Богу. Теперь там сухо. И чисто.