Ну разумеется. И он тоже рассмеялся.

— Вижу, вижу, — примирительным тоном сказал он. — Хотелось блеснуть перед тобой, но, увы, я опоздал. Ладно, так что у тебя с переводом?

— Просто слово, но в словаре его нет. Заметь, что какое-то туманное определение у меня уже появилось, тем более что в «Либерасьон» есть рисунок.

Эли недоумевал, какая связь между латинским словом и газетой. Но Беа вдруг состроила серьезную мину:

— Только родителю не рассказывай, хорошо? Он начинает психовать, когда замечает, что я интересуюсь чем-нибудь подобным.

Эли разобрало любопытство, что за таинственное словцо? Он начал подозревать, что оно имеет некоторое отношение к эротике. Он действительно замечал, что Марк Лилиенталь теряется каждый раз, как сталкивается с тем, что его дочь проявляет вполне нормальный интерес к постельным делам.

— Кстати о твоем папе, я как раз…

Меж тем Беатрис привела Эли в отведенную ей часть квартиры. Она аккуратно закрыла за собой дверь рабочего кабинета и неожиданно стала говорить тихим голосом.

— Ты что, боишься, что нас услышат? — с удивлением осведомился Эли.

— Ты попал в точку. Сейчас все поймешь!

Вчера, говоря с Марком по телефону, когда он, как обычно, ей позвонил, она ему ничего не сказала, так как не хотела его тревожить. Да впрочем, и сама не слишком тревожилась до сегодняшнего дня, когда кое-что увидела по телику. Во всяком случае, вчера она уже во второй раз столкнулась с типом, который к ней клеился.

С каким типом, о чем это она? Зильберберг тотчас насторожился.

— Ты наконец перестанешь суетиться и дашь рассказать по порядку?

Итак, позавчера какой-то парень крутился у входа в лицей, поджидал ее в скверике. Затем пошел вслед за ней и ее подругами. Но интересовала его именно она: это заметили ее приятельницы, которые тоже обратили на него внимание. Поскольку он следовал именно за той частью их компании, где была она, не интересуясь теми, кто откалывался по пути.

— Я сначала подумала, что он хотел меня закадрить. Ты что, считаешь, я еще не доросла до того, чтобы ко мне подкатывались на улице?.. Ну ладно, ладно, не кипятись! Ты совсем как Марк: с тобой нельзя серьезно поговорить о том, что касается передка! Кое-кто из ребят предположил, что меня хотят похитить, чтобы потом потребовать с отца выкуп. Они предлагают мне свою защиту. Но я не хочу. Они запрашивают слишком дорого!

— Как это? Они что, требуют денег за то, чтобы тебя охранять?!

— Ну да, это в порядке вещей. За так ничего не делается! Но они требуют мою коллекцию компакт-дисков, а это уж чересчур!

Эли прервал ее разглагольствования. Как выглядел этот тип? Она видела его вблизи? Может описать?

Да, она сегодня утром столкнулась с ним нос к носу. И теперь легко опознает.

Сегодня утром? Где?

Она столкнулась с ним в большом книжном магазине. Тот парень как раз выскакивал из лифта и чуть не сшиб ее с ног.

— Он слегка оторопел, и я этим воспользовалась, — торжествующе вещала Беатрис. — Приняла неприступный вид и с места в карьер потребовала, чтобы он оставил меня в покое. Он притворился, что меня не понимает, пробормотал два-три слова с чудовищным итальянским акцентом, прямо обхохочешься, и скрылся, только его и видели. Но, можешь поверить, я его уделала!

Тут Эли Зильберберг вытащил из кармана куртки фотографии Даниеля Лорансона, сделанные накануне в парижском отеле. Он показал их Беатрис, чтобы убедиться, не тот ли это ловец удачи.

Беа пожала плечами и категорически заявила, что не тот.

— Мой приятель гораздо моложе, — сказала она. — Но, увы, не такой красивый! И не носит усов. А тот, кого ты показываешь, это знакомый Марка. Да и твой тоже! — не без ехидства добавила она. — Кого ты пытаешься обмануть, Эли? Ты же прекрасно знаешь этого типа на фотографии!

Эли был здорово удивлен. Откуда она знает Даниеля Лорансона?

— Его так зовут? Только на фотографии, что у Марка, он моложе и худее. И без усов. Но, в конце концов, это же ваш общий приятель, или ты меня принимаешь за полную дурочку?

— Что за фотография у Марка? — спросил Эли, у которого все уже начало путаться в голове.

Тогда Беатрис потащила его в отцовскую комнату, в другой конец квартиры. В коридоре она обернулась к Эли:

— Ты заметил? Маите не двинулась с места. Меня могли бы выкрасть отсюда, ограбить квартиру подчистую, а она и ухом не повела бы. Интересно знать, по какой причине она делает вид, будто меня нет: из-за своего сериала или из-за нашей перепалки за завтраком?

Однако расположение духа Маите отнюдь не занимало Эли Зильберберга.

В просторной спальне Марка, куда его ввела Беатрис, его поразила почти монашеская неприхотливость обстановки: узкая кровать, из мебели — только самое необходимое. Все дышало суровой отрешенностью. Впечатление усугублялось несколькими редкостными дорогими вещицами, книгами по искусству и особенно — установленной на простой деревянной подставке великолепной африканской погребальной маской двуликого Ба-Коты.

Когда Эли пришел в себя от удивления, первое, что привлекло его взгляд, был этот блиставший яростными красками символ смерти, братского единения с потусторонним. Зильберберга поразило, что Марк поставил у изножья своего холостяцкого ложа эту неистово прекрасную погребальную маску из Габона.

— Вот, погляди, — сказала Беатрис.

С ночного столика она взяла черно-белую фотографию в старинной деревянной рамке.

— Видишь? Это он.

И верно, то был он.

Эли Зильберберг отчетливо вспомнил их поездку в Фуэнан. Адриана тогда была прекрасна, как божий день, прекрасна, как те летние ночи, как утренний туман, как солнце и дождь, она вся лучилась, подобно текучему изумруду морского прибоя у островов Гленан, и ее лучезарность предвещала то самое светлое будущее, что было обещано им всем. И они сами ощущали себя его счастливыми избранниками. Эли пускался во все тяжкие, чтобы ее увлечь, соблазнить, покорить. В то лето он не знал себе равных. Образованность, фантазия — все шло в дело. Фраза из Музиля для объяснения того, в какое смущение поверг его какой-то ее привычный жест, увековечивала это смущение, делая достойным воспоминаний. Цитата из малоизвестного древнегреческого поэта была призвана выразить его желание, изваять его страсть из плоти божественного глагола. Элегическая строфа Вергилия описывала радость от их прогулки в ландах, поросших желтым утесником. Бодлеровская строка возвещала конец лета, мрачную сладость наступающей осени и неутоленной любви.

Да, неутоленной. Адриана с удовольствием слушала его, улыбалась его находкам, несколько раз доверила ему ладонь, когда они бродили по пенистой кайме прилива, и дважды позволила коснуться губ, но лишь слегка, как бы присыпая его рану запекшейся на них морской солью, но отнюдь не теряя головы. Напротив, именно в то лето Марк Лилиенталь наконец недвусмысленно получил права на нее.

Беатрис посматривала на Эли, подмечая, как по его лицу бегут какие-то неясные тени. Ей хотелось узнать, что за тайны связаны с фотографией, способной вызвать у Эли и у ее отца столь сильные, хотя и несхожие эмоции.

Фото появилось неделю назад, и с тех пор Беатрис каждый день прокрадывалась посмотреть на него. Вообще-то она любила отдохнуть с книгой в руках, вытянувшись на узкой отцовской кровати: ее нежила смутная, но блаженная мысль, что никогда ни одна женщина не прилегла на это монашеское ложе, не заснула на нем. Неотчетливость ее радости объяснялась не расплывчатостью каких-то догадок, а напротив, вполне осознанным нежеланием углубляться в их анализ, вытаскивать что-либо на свет божий. Быть может, она опасалась пролить слишком яркий свет на собственные чувства по этому поводу. А потому туманность полуневедения ее вполне устраивала.

Она — единственная женщина, касавшаяся этой постели, вот и все.

Беатрис вернула фотографию на прежнее место.

— Вот видишь, — победоносно заключила она, — тот же тип, что и у тебя на карточке. Но увязался-то за мной другой. Не знаю, кто он, просто бабник или что-нибудь похуже, но именно его я видела рядом с тобой по телику!