Здесь пахло чем-то довольно экстравагантным. Опасным, но эффектным.

Лет двенадцать назад, во время той истории с «Пролетарским авангардом», они, он и Кристин, можно сказать, жили вместе. Именно следя за ней, Пьер Кенуа напал на его след. Они схапали его однажды ночью на перекрестке улицы Кампань-Премьер и бульвара Распай, когда он выходил от нее. И Кристин была единственной, кто знал о том, что его приговорили к смерти, и о том, как ему удалось ускользнуть благодаря Луису Сапате.

Все эти годы Даниель продолжал с ней встречаться. Кристин приезжала к нему в Италию, Германию и в разные глухие уголки Центральной Европы. Однажды она добралась даже до Колумбии, когда он на время осел в Южной Америке. Они вместе ходили по музеям. Занимались любовью в Вене и Венеции. А в Праге после знаменитого сборища 1981 года у них выдалась незабываемая каникулярная неделя.

За все эти годы их долгое любовное сообщничество, стремление продлить видимость совместной жизни в пустыне насилия и смерти не могли привести ни к чему путному. Воинствующая революционная фразеология доконала Кристин, подавила в ней всякую способность к анализу, вымела последние остатки чувства реальности.

Если бы над ним устроили судилище, Кристин выступила бы свидетелем обвинения — этакая не поступающаяся принципами вдовица.

Он вошел в гостиную, приобняв ее левой рукой за плечо, но правую на всякий случай сунув под мышку, поближе к кобуре.

А про себя с грустью отметил, что отнюдь не удивлен ее теперешним поведением.

Его молодая подруга преподавала историю в одном из парижских лицеев. Она никогда не входила в первый эшелон боевых организаций. Но оказывала им разные услуги, поскольку не была на заметке в полиции. Явочные квартиры, доставка тайной корреспонденции, сбор сведений — она продолжала жить в исступлении борьбы под знаменем марксизма-ленинизма.

Конечно, ей требовалось замолить немало собственных грехов, да сверх того главный, изначальный: при оккупации ее отец был одним из самых рьяных коллаборационистов. Чем-то вроде главы оккупационной милиции в одном из районов, где действовали партизаны. Он был приговорен к смерти и помилован, поскольку суд над ним состоялся через несколько лет после Освобождения. И с самого детства она готовилась расплачиваться за этот грех. Надо было стереть пятно. Залить старую кровь новой. Насилием нынешним заплатить за былое. Таким образом «новое сопротивление», как говорили она сама и все фанатики, что ее окружали, должно было искоренить первородный грех французской буржуазии.

Однако Даниель разом покончил с экскурсами в психологию.

Было не до размышлений о психологических сложностях и змеином клубке родственных отношений.

Его левая рука соскользнула с плеча и прошлась вниз по телу Кристин.

Он ласково огладил ее грудь, бедро, талию, спину и задержался на ляжке. Пальцы нащупали легкую выпуклость застежки, поддерживавшей чулок и проступавшей сквозь юбку.

Так, значит, Кристин подготовилась к его приходу. Облачилась в доспехи любви, следуя старинным ритуалам их прежней близости.

Он повернул ее лицо к себе, поцеловал в губы, почувствовал, как она инстинктивно отшатнулась, но овладела собой и прильнула к нему, прикрыв глаза. Поцелуй с привкусом могильного праха. Но он воспользовался им, чтобы внимательно оглядеться, отмечая, заперты ли двери, есть ли место для возможного тайника.

Он отстранил Кристин, вгляделся в лицо с сомкнутыми ресницами. У нее был вид утопленницы.

— Кажется, ты уже готова, — прошептал он и вновь положил руку на застежку чулка.

Она открыла глаза, улыбнулась ему и проговорила:

— Я тебя ждала…

И осеклась, уразумев, что сказала слишком много. С чего бы ей его ждать? Не было и речи, что он придет сегодня. У них было назначено свидание через два дня и совсем в другом месте. Значит, с ней провели беседу, ее предупредили.

— Что они тебе сказали? — тихо спросил он.

Она попыталась уклониться. Он грубо встряхнул ее, и тогда она посмотрела ему в глаза:

— Правду, Даниель, только правду! — вскричала она.

Правду? Ему захотелось рассмеяться. Можно подумать, что легко говорить правду! Что это так просто!

— Какую правду, Кристин?

Он уже знал, что она скорее всего ответит. Догадывался, какую версию ей сообщили.

— Несколько месяцев назад ты был с поручением в Израиле, Даниель. Тебя там застукал Моссад и перевербовал!

Он разразился язвительным смехом:

— Ну и ну!

Но тотчас оборвал себя. В 1974-м товарищи из «Пролетарского авангарда» обвинили его в том, что он подкуплен французской Службой общей информации. Сегодня его обвиняют в пособничестве израильскому Моссаду. В ту пору он еще хотел продолжать вооруженную борьбу. Теперь же решил навсегда распроститься в терроризмом. Но главное не в этом, а в том, что они были способны приписать его умонастроения влиянию некоей внешней силы, ее демоническому воздействию, будь то секретные службы или империализм. Конечно, так все упрощается.

Даниель попытался сконцентрироваться, быстренько предугадать, каков следующий ход противника в разыгрываемой шахматной партии. Они предположили, что он заявится к Кристин, узнав о смерти Сапаты. К Кристин, своей любовнице, верной подруге всех последних лет. Что он придет к ней, рассчитывая на ее поддержку, а может, и совет.

Кристин же, убежденная, что он виновен, должна задержать его. Самым традиционным способом — затащив в постель. Голый человек, занимающийся любовью, беззащитен. Но как предупредить их, что он уже на месте? Тут долго ломать голову нечего: или они предполагают, что она задержит его достаточно надолго для того, чтобы позвонить им, например, когда он пойдет в душ. Или же…

Или же кое-кто уже притаился здесь, в квартире. У них была возможность продержать своего человека у Кристин столько времени, сколько необходимо. Впрочем, особенно ждать не пришлось. Он сразу же и явился.

Даниель улыбнулся молодой женщине.

— Ты права, Кристин, меня действительно перетянули на другую строну. Но не Моссад, а та реальная жизнь, которую я начал понимать!

По ней было видно, что она не слышала его слов. Но это нормально. Ее, видимо, раздражало, что она выдала себя, распалилась и заговорила о Моссаде вместо того, чтобы прикинуться милашкой и утянуть его в спальню. Теперь она, должно быть, думает о том, как исправить досадную оплошность.

Спальня?

Скорее всего, тот тип залез там в большой платяной шкаф, когда услышал звонок в дверь квартиры!

Даниель вновь ласково улыбнулся Кристин.

— Старушка, почему ты всех предаешь, а?

Она отшатнулась, и ее взгляд заметался по комнате:

— Предаю? О чем это ты?

— О том, о том… Почему?

Он выхватил пистолет, наставил на нее и вполголоса произнес:

— Пойдем-ка, Кристин, поищем нашего дружка!

Она отпрыгнула в сторону, пытаясь проскользнуть в дверь спальни. Он ее поймал, заломил руку, больно ткнул дулом в диафрагму, толкнул на стоявшую рядом кушетку, навалился всем телом. Рывком перевернул на спину и засунул в рот платок, чтобы не смогла закричать. Мельком взглянул на задравшуюся в схватке юбку, обнажившую ноги и праздничное нижнее белье. Брезгливо подцепил край юбки дулом пистолета и набросил на ноги.

Он сорвал большую кашемировую шаль, висевшую на спинке канапе, разорвал ее и связал Кристин руки и лодыжки, затем получше приладил кляп.

Встал, снова сжав в руке пистолет, и направился к двери в спальню, глухо бормоча слова, с какими обращаются к женщине, которую ведут к ложу любви: «…если бы ты знала, Кристин, как я хочу тебя, только продли удовольствие, ты ведь это умеешь, я знаю, сначала прикоснись к нему губами…» — вошел в комнату, рывком распахнул дверцы шкафа, заметил ноги притаившегося там боевика; тот забился среди женских тряпок, очевидно сковывавших движения и мешавших ему что-либо разглядеть, и Даниель выстрелил три раза, парень в шкафу вскрикнул и рухнул на заднюю стенку, потом сполз вниз; сорванное с плечиков белое шелковое платье, обрызганное кровью, упало на дергающееся тело, прикрыв его шутовским саваном. Тут Даниель узнал убитого, и его вдруг затошнило, он бросился вон, пересек комнату, где все еще лежала Кристин, неподвижная в своих путах. Жизнь перед ним вновь простиралась «огромной пустыней, где его ждали миражи, ловушки и долгие, одинокие блуждания».