Тильда открыла глаза, посмотрела на меня.
— Я не говорю, что я ни в чем не виновата. — Ее голос окреп. — Не говорю, что не любила его когда-то. Это было бы ложью. Но главное — в результате я поняла, что он за человек. В отличие от Кейтлин.
— Кейтлин поехала с вами в Оксфордшир, да?
— Да, поехала. — Ее слова были похожи на вздох. — Нам пришлось покинуть Саутэм. В Длинном доме нам всем было очень тесно, и вообще Саутэм стал мне ненавистен. Пошли сплетни… слухи. Деревня маленькая, трудно что-то утаить. Мне не терпелось уехать, но денег было мало, да и жилья по-прежнему не хватало. — Тильда едва заметно улыбнулась. — Кит де Пейвли нашел мне работу. Я взяла на себя заботу о Кейтлин, и он решил оказать мне услугу. У бедной девочки из родных никого, кроме него, не осталось, а Кит, это было очевидно, не смог бы ее вырастить.
Тильда умолкла, будто собираясь с силами.
— Кит нашел мне место домработницы в доме одного своего старого приятеля, полковника Реншоу. Тот жил в Оксфордшире. Для меня это был идеальный вариант: большой дом с одним-единственным обитателем, так что для нас всех места было предостаточно. Конечно, мне пришлось немножко солгать, — добавила она, многозначительно глядя на меня, будто бросая вызов. — Не забывай, в ту пору законы нравственности были иные. Более строгие, менее снисходительные. Я сказала полковнику, что мой муж заболел во время войны и теперь живет на юге Франции, поправляет здоровье. Я убедила его, что мои родители были женаты и что они оба умерли, когда я была ребенком. Я была в отчаянии, Ребекка, понимаешь? Я должна была начать все сначала. Должна была оставить позади свое прошлое.
По глянцевому полу коридора застучали каблуки массивных черных туфель.
— Вам пора отдохнуть, дама Тильда, — сказала за моей спиной медсестра.
В глазах Тильды промелькнуло знакомое нетерпение. Потом она прошептала, вторя Патрику:
— Поговори с Мелиссой, дорогая. — И отвернулась от меня.
Глава 12
Макс уволился с работы и уехал во Францию. В Париже в жару было так же противно, как и в знойную пору в Лондоне, и даже в приличных отелях подавали лишь суррогат кофе, поэтому он сел на поезд и отправился в долину Луары. Сначала посетил Анже, где сидел в кафе и, потягивая красное вино, любовался замком. Франция была такая же убогая, как и Англия, — на дверях и окнах облупливалась краска, — но в солнечную погоду это как-то не бросалось в глаза. Из Анже он поехал в Шинон, где бродил по развалинам замка, возвышавшегося на горном отроге, и смотрел на перекинутый мост через реку, украшенный флагами по случаю праздника. Потом наведался в Сомюр, потом в Тур. По мере продвижения на юг темп его жизни замедлялся, словно солнце и жара просочились в его жилы, подавив неуемность и нервную активность, которые всегда были от него неотделимы.
В каждом городке он проводил несколько дней, ночевал в дешевых пансионах, ужинал в тесных маленьких кафе. В сельской местности, где подсолнухи на полях тянули к небесам свои желтые головки, кухня была лучше: прилавки на деревенских рынках были завалены дикими утками и банками с домашним вареньем. Чем дальше на юг, тем жарче пекло солнце, и Макс после обеда устраивал себе сиесту, подражая французам, будто ящерицы снующим в тени. Поначалу отдыхал десять минут, потом полчаса, потом час. Однажды проспал до четырех часов дня, а после встал и бродил по улицам, глазея на людей. Его изумляло, что он способен так долго спать. Будто он отсыпался за все те годы, когда ему приходилось спать урывками в окопах и джипах.
В конце концов наступили такие дни, когда им перестало овладевать желание свернуться в маленький дрожащий комочек при воспоминании о Берген-Бельзене. Он все еще оплакивал тех несчастных страдальцев, похожих на серые тени, и это было естественно. Но их образы постепенно бледнели, и жизнь для него становилась чуть более сносной. Правда, с ослаблением этой боли обострилась другая. Какое-то время ему удавалось не думать о Тильде; теперь же каждая светловолосая женщина, звук тихого мелодичного смеха всякий раз заставляли его оборачиваться. Он был готов убить Дару Канавана, доказавшего ему то, чего он всегда опасался: что Тильда никогда по-настоящему не любила его. Для нее он всегда был на вторых ролях: и когда она выходила за него замуж, и все годы их супружества. Макс думал о ней с горечью и гневом, никак не мог простить ей предательства. Через банк он посылал деньги на обучение Джоша, на детскую одежду и питание и часто писал своим детям короткие письма, в которых рассказывал о тех местах, где побывал, о людях, с которыми говорил. Думая о Тильде, он представлял ее обнаженное золотистое тело в объятиях Дары Канавана и презирал себя за то, что когда-то ее любил.
Добравшись до селения, расположенного в нескольких милях от Сента, Макс дальше не поехал. Это была небольшая деревня: церковь, mairie, [54]лавка мясника, пекарня, табачная лавка и полуразвалившееся здание автомастерской с вывеской «Fermé» [55]на воротах. Вокруг — выгоревшие пыльные поля и виноградники. Макс спросил, где можно снять комнату, и его направили в маленькую каменную гостиницу на площади. Ночью он смотрел на звезды, сверкающие на синем бархате неба, и слушал стрекот цикад.
Через несколько недель он купил автомастерскую с вывеской «Fermé»: во время войны он много узнал о машинах. К зданию автомастерской примыкал дом — строение из светлого камня, благодаря которому в помещениях было прохладно в жаркое время суток. Крыша частично обвалилась; Макс нарубил древесины, заменил сломанные стропила и заново настелил шифер. Поскольку в доме не было ни электричества, ни водопровода, вечером он зажигал масляные лампы, а воду черпал из колодца. Он отремонтировал старый ржавый бензонасос, на рынках и распродажах приобрел подержанные инструменты. Женщина из булочной, где он утром покупал свежий хлеб, примерно с начала нового года стала приветствовать его по имени. В полдень он обедал в маленьком кафе, в баре на углу площади пил красное вино или водку из выжимок винограда. Если раньше он курил «Плейерс», то теперь пристрастился к сигаретам «Голуас». С местными жителями он был учтив и приветлив — неизменно здоровался с женщинами в черных платках, что сидели на солнышке, и с сельскохозяйственными рабочими, которых встречал в баре. Но держался особняком: не хотел ни к кому привязаться, ибо это грозило душевной встряской, в чем он не раз убеждался. Вечерами он любил сидеть на улице, наблюдая закат, потягивая местное терпкое красное вино, играя сам с собой в шахматы. Однажды проходивший мимо кюре признался ему, что тоже любит шахматы, и Макс был вынужден предложить ему сыграть партию. После кюре часто заглядывал к нему. Шахматистом он был хорошим и болтливостью не отличался.
Макс знал, что он был плохим отцом Мелиссе и Джошу и что без него им лучше. Пока они были маленькими, он часто пропадал за границей, потом, во время войны, они снова жили врозь. Как и его собственный отец, стремясь вырастить из своих детей достойных людей, он был с ними суров и холоден. Макс подозревал, что дети боялись его в той же мере, что и любили, и его отсутствие вызывало у них лишь чувство облегчения, а не печаль.
Зачастую ему было одиноко, его разъедал гнев, но тяжелый физический труд настолько выматывал его, что на размышления не оставалось сил. Южное солнце прогревало его до костей, снимало напряжение мышц, стирало со лба морщины тревоги и беспокойства.
Дом полковника Реншоу, Пуна, стоял на краю оксфордширской деревни Вудкотт-Сент-Мартин. Построенный на рубеже веков, он представлял собой огромное безобразное здание из красного кирпича с лепниной на фасаде, грандиозными эркерами, слуховыми окнами и балконами. В доме было три этажа. Тильда со своей семьей занимала верхний этаж, полковник и его коллекции — два нижних. Большой сад возделывался исключительно с целью выращивания фруктов и овощей и обеспечения топливом громадной норовистой печи, что шипела и фыркала на кухне. Полковник Реншоу, получивший ранение в Первую мировую войну, остаток своей жизни посвятил тому, чтобы быть экономически независимым человеком.