Он привел несколько подробностей. Росс побагровел. Вилли знал, что он в некотором роде обожает Энн.

– Вот что такое моя жизнь. Я отлично знаю, какой доход мне это приносит. Но можно защищать свои интересы лишь до какого-то определенного предела – не дальше: это, по – моему, ваша формулировка, И у меня есть контракты с другими звездами, которые не приносят мне столько денег, но зато и требований у них поменьше. К примеру, малышка Мур: она только что вылезла из моей постели. Но с ней – это для удовольствия. Не для заработка. Иными словами, я начинаю уставать. Я начинаю уставать также и от идеальной пары, и от вашей проклятой рекламы: кончится тем, что вы мне внушите комплекс неполноценности. О, успокойтесь: я не готов бросить начатое – если мне будет позволено так выразиться. Но для меня важно, чтобы оно принесло мне максимум денег. Вот.

Вилли, грызя печенье, взглянул на Росса с интересом. Он был уверен, что у него получилось. Он был уверен, что верно взял прицел. Всегда достаточно взять у противника на прицел уважение к человеческой личности, и вы наверняка его обезоружите. Так что он наблюдал за Россом с задорной улыбкой. Забавно, думал он, до чего люди готовы к встрече с низостью, они всегда настолько уверены, что она может на каждом шагу прыгнуть им в лицо, что самые хитрые из них тут же дают себя убедить, не стараясь уже перепроверить, посмотреть, не обманывают ли их: как только речь заходит о низости, они уверены, что это правда. А ведь Росс знал Энн не один год, он питал к ней немое обожание – наполовину влюбленное, наполовину отеческое. Только, подумал Вилли, всякий раз, когда он нас видел, он, наверное, задавался вопросом, что нас держит вместе.

– Вот, – сказал он. – Теперь вы знаете. И я дам вам один совет, Макси: выждите два часа, потом звоните. Вы рискуете задохнуться. Вы добряк.

– Я бы все же хотел сказать словечко Энн.

– Вы и в самом деле хотите ее видеть, Макси? – насмешливо спросил Вилли.

Росс секунду молчал, потупив глаза.

– Нет, – сказал он, – не очень.

– Не стану от вас скрывать, что, предвидя ваш визит, она отправилась в небольшое турне по Италии. Поскольку она питает к вам некоторую нежность, я решил избавить вас обоих от огорчений. Вы останетесь обедать?

– Нет.

– Нет, конечно, сегодня вы не смогли бы ничего проглотить.

– Во всяком случае, в вашем присутствии. У меня самолет через два часа. Как профессионал скажу вам только, что вы могли бы запустить свой сенсационный материал двумя неделями раньше. Он произвел бы тот же эффект, обошелся бы дешевле, и вы могли бы вести переговоры в более выгодных условиях. Не знаю, захотят ли они теперь разговаривать.

– Представьте дело в лучшем ракурсе, Макси. Я был откровенен с вами, потому что вы друг – во всяком случае, друг Энн. Вы вряд ли захотите ее расстраивать. Вы можете даже сказать, что она переживает моральный кризис, – искус-с-с-ство, знаете ли. Она не хочет больше возвращаться к дурацким историям, в которых ее заставляли сниматься. Она вкусила Европы – и смотрит на все другими глазами. Вот вам хороший ракурс. Впрочем, это совершенная правда.

Не успел Росс открыть дверь, как очутился нос к носу с Гарантье, который входил, держа в руках газету.

– Не знаю, знакомы ли вы, – сказал Вилли. – Макси, это отец Энн.

– Очень приятно, – сказал Гарантье.

– По-моему, мы встречались в Нью-Йорке, – сказал Росс.

Вилли не мог удержаться от желания пофлиртовать с опасностью. Для него это было вопросом стиля, элегантности. И он слишком хорошо знал Гарантье, чтобы опасаться нескромных вопросов.

– Дорогой мой, – сказал он, – Макси провел ночь в поезде, чтобы уговорить нас вернуться в Голливуд. Вам бы следовало сказать это своей дочери.

Гарантье показал на газету, которую держал в руке.

– В Корее вчера погибло двадцать тысяч человек, – сказал он. – И сегодня, вероятно, погибнет столько же. А вы занимаетесь кино.

Росс залился алой краской.

– Сударь, – сказал он, – если бы все занимались кино, в Корее вообще не было бы погибших и уже давно прекратились бы все войны. До свидания.

Он бросился вон из комнаты, хлопнув дверью. Вилли остался валяться в постели, перестав контролировать свое лицо, – Росс ушел, и делать лицо было уже не нужно; но и сам он был не в состоянии насладиться только что одержанной маленькой победой. Он уже забыл про Росса и тревожно смотрел на Гарантье:

– Она не перезвонила?

– Нет.

– С одной стороны, – сказал Вилли, – это хороший знак. Он, похоже, доказывает, что все это несерьезно. Она больше не звонит, возможно потому, что собирается вернуться. Она не должна так себя вести, Гарантье. Вы и представить себе не можете, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы защитить свою репутацию. Я решительно отказываюсь стать посмешищем для всех этих жалких паразитов от кино. Они стерегут меня не один год. Эти гниды никого никогда не прощают. И мне претит сама мысль доставить им такое удовольствие. Единственное, чего я не в силах простить Энн, – она не щадит моего самолюбия. Она наносит удар по моему самолюбию, а значит, удар ниже пояса. Она не уважает мой миф, а этого я не могу ей простить. Вам бы следовало объяснить ей это, старина. Вам бы следовало повидаться с ней и переговорить. Скажите ей, чтобы она уважала моего героя.

Он попытался поощрительно улыбнуться Гарантье, но губы его дрожали, и его циничный вид оказался лишь гримасой ребяческой мучительной досады.

– Прошу вас, Вилли, эта сцена крайне тягостна, если вам так уж необходимо страдать, делайте это в другом ключе. И не используйте меня в роли гимнастического мата. Вы наняли Бебдерна, вот его и используйте.

– Где он?

– За стеной. Пересчитывает ваши галстуки.

Вилли встал и открыл дверь гостиной:

– Идите сюда, старина.

Вошел Бебдерн с охапкой галстуков.

– Двести сорок восемь, – сказал он, – я их сосчитал.

– Можете взять сколько хотите.

– О нет, – сказал Бебдерн. – Я ничего для себя не хочу. И потом, мне все равно их всегда будет мало. Знаете, я слишком требовательный. Это меня и губит. Хотел бы я быть вами, Вилли, вот чего бы я хотел. На меньшее я не согласен…

– Тогда идите и приготовьте мне ванну.

– Напомню вам, что мы должны возглавить жюри.

– Жюри? Какое жюри?

– Я объявил вчера журналистам, что вы решили продлить свое пребывание. И я принял от вашего имени приглашение председательствовать на конкурсе красоты сегодня во второй половине дня.

– Да пошли вы.

Бебдерн заныл:

– Послушайте, Вилли, вы не можете так поступить. Подвернулся такой случай. Я всегда мечтал председательствовать на конкурсе красоты.

Вилли пристально взглянул на него. На какой-то миг он засомневался, а существует ли вообще Бебдерн, не является ли он плодом его воображения. От этого ему сделалось легче. У прихлебателя был такой вид, будто он сошел с comic-strip, [26]– и раз он существует, подумал Вилли с надеждой, то у него самого есть шанс туда вернуться. Внезапно у него мелькнуло подозрение, и он принялся внимательно изучать Бебдерна. Это наверняка не он – не тот размах, – но, возможно, кто-то из его банды.

– Вы не знакомы с неким Сопрано? – спросил он.

– Нет, – сказал Бебдерн, но, быть может, он скрывал свою игру. – У меня для вас хорошие новости, Вилли. Наши влюбленные много гуляют по лесу. Впрочем, это очень красивая дорога над деревней, ведущая к итальянской границе. Если хотите, я вас туда отведу, и вы сможете их увидеть, а они об этом и знать не будут. А?

– Идите наберите в ванну воды.

– Так вы даете добро на конкурс красоты?

– Раз уж вы так мило об этом просите, взяв меня за горло…

Он опустошил бутылку шампанского. Он торопился. Нужно было как можно быстрее выйти из реального мира. Высунуть нос наружу. Перейти на ту сторону. К Плуто, Чарли Чаплину, Майти Маусу, братьям Маркс. Укрыться на comic-strip. Очутиться в том чудесном мире, где можно упасть с луны на землю и встать без единой шишки. Достаточно было нескольких прихлебателей, согласных прийти поиграть с вами.