— Ну конечно, мисс Хедрикс. Мы попросим господина дель Кампо прийти… Успокойтесь, пожалуйста… Я сейчас позвоню ему прямо отсюда…
Доктор взялся за телефон. Сначала «гордость Каррары» (говоря словами его личной рекламы) отказался покидать отель и вылезать в большой мир, но, по-видимому, кому-то удалось его переубедить, и этот кто-то даже потрудился отвезти его на собственной машине в клинику. Сразу было видно, что этот самый кто-то — полицейский, а если нет, то я не рыжая, заключила Стефани.
— Представляю тебе моего друга господина Бакири, — сказал Массимо. — Он со мной очень любезен. Власти тоже. Все просто из кожи вон лезут… У них здесь чудесные портные. Взгляни-ка на этот костюм… Мне его сшили за сутки. Скроен почти как в Риме. Совсем они тут не такие недоразвитые, как говорят. И знаешь, совсем недорого. Я заказал себе полдюжины. Это таиландский шелк. Стоящая вещь.
— Массимо, скажи, пожалуйста, доктору Салтеру, что мы видели в самолете.
Итальянец принял важный вид. Стефани отметила про себя, что он не изменился: по-прежнему выглядит как идиот, когда изображает, что думает.
— А зачем? Я все рассказал журналистам.
Она тотчас пожалела о своем замечании по поводу идиотского вида Массимо. Она чувствовала, что выражение ее собственного лица едва ли лучше.
— Ах так? Ты им все рассказал? Они в курсе?
— Конечно. Я провел пресс-конференцию. Они набросились на меня, как только я вышел из больницы. Народу собралось уйма, некоторые журналисты специально приехали из Триполи, Нью-Дели, даже из Багдада… Я им рассказал, как мне удалось вытащить тебя из загоревшегося самолета, и как я два дня нес тебя на руках через барханы и…
Стефани произнесла несколько очень крепких словечек, затем сжала зубы.
— Давай, давай. Как ты себя ни рекламируй, все равно не станешь звездой. Что конкретно ты им рассказал?
— А что, по-твоему, я мог им рассказать? Я им рассказал все, как было. Этого что, мало? Я им сказал, что произошла поломка, самолет упал, и что все, кроме нас двоих, погибли. Меня выбросило из самолета, но я вернулся, чтобы вызволить тебя, как раз тогда «Дакота» и загорелась, но мне удалось тебя спасти. Еще несколько секунд, и ты бы там осталась навсегда. Я, разумеется, здорово рисковал, ведь баки могли взорваться в любой момент, но, к счастью, они не взорвались, и самолет просто сгорел.
— Сгорел?
— Да. Ты была без сознания. Ты, вероятно, ничего не помнишь.
Стефани пристально смотрела на него. На лице Массимо не было ни тени смущения. Она знала, что он способен на любую ложь, но она также знала, что есть одна вещь, на которую он абсолютно не способен — профессионально играть комедию.
Она почувствовала, как у нее на лбу выступили капельки пота, и серьезно засомневалась в своем рассудке и в своей памяти. Тревога переросла в тошноту, засосало под ложечкой. Но она поостереглась показывать свое замешательство и колебания, выражение ее лица, обрамленного волнами рыжих волос, стало еще суровее и решительнее. У нее в голове всплыло странное воспоминание: она подумала о бойцовых мангустах, которые, даже если их припереть к стене, все равно продолжают сражаться. Она видела много мангустов в Индии. Всякий раз, выходя из гостиницы, она приходила в ярость, потому что показывали смертельный бой между мангустом и коброй.
В Индии есть два рода туристов: те, кто платит, чтобы увидеть бой между мангустом и коброй, и те, кто платит, чтобы помешать такому бою продолжаться или вообще состояться.
Но на сей раз Стефани не только не имела никакого намерения платить, чтобы помешать этой смертельной борьбе, но сама ощущала себя мангустом, которому угрожает кобра, тем более опасная, что та, похоже, находится одновременно повсюду, оставаясь при этом невидимой. Стефани не собиралась сдаваться: вот это уж, по крайней мере, точно. Она собиралась сражаться до конца.
— Дай мне сигарету, дорогой.
Массимо протянул ей пачку «Плейерс» и элегантно щелкнул своей золотой зажигалкой.
Стефани вдохнула дым. Доктор Салтер выглядел огорченным. Полицейский в штатском старался сохранять симпатичный вид и внушать доверие. Для этого в его распоряжении была золотая улыбка, в которой лишь несколько сомнительных зубов, похоже, ждали следующей взятки, которая позволит оплатить работу дантиста.
— Скажи-ка мне, Массимо, ты случайно ничего не забыл? Ладно, тебе заплатили. Это ясно. Я спрашиваю просто для очистки совести, в присутствии этих господ, членов нашей большой семьи, как принято говорить в мафии: рассказывал ли ты им, по крайней мере, в начале, о том, что действительно произошло? Об отрубленных головах, которые пассажиры держали у себя на коленях? О том, что голова Бобо каталась, как мяч? О том, что ни один из пассажиров не погиб в «катастрофе», а что все они были убиты, вернее, обезглавлены до нее? О том, что летчику пустили две пули в спину, и что второй пилот исчез? Я заранее знаю твой ответ, и все же задаю тебе этот вопрос для очистки совести. Потому что меня им не купить.
Массимо грустно вздохнул и участливо покачал головой. Потом бросил многозначительный взгляд на врача. Как сценическая игра, это было слишком нарочито, и в кои-то веки Стефани была глубоко признательна Массимо за то, что он такой никудышный актер.
— Господи Иисусе, Стефани, здорово же тебе досталось, — сказал он.
— Ладно, всё. Давай, вали отсюда.
Вмешался господин Бакири. И сделал он это, совсем по-церковному взмахнув своей пухленькой рукой и заговорив слащавым, елейным голосом. В Стефани не было ничего от расистки, но она терпеть не могла рахат-лукума.
— Я уверен, что все уладится, мисс Хедрикс. В нашем тяжелом климате эффект от перенесенного шока длится дольше по причине реверберации, это немного как миражи. Все страны Персидского залива подвержены досадному воздействию, которое оказывают на нервы жара и влажность, — я прежде всего имею в виду политику… Я руковожу туристическим агентством. Если вам что-нибудь потребуется…
Его рука скользнула внутрь пиджака, и на столик в изголовье кровати Стефани скользнула визитная карточка. Это был персонаж, у которого всякий жест становился скользким.
Она повернулась к Массимо.
— Сколько тебе заплатили?
— Нет, но послушай… — сказал Массимо.
— Власти этой проклятой страны пытаются замять дело. Сколько тебе дали? Я, между прочим, имею право на половину.
Господин Бакири изобразил на лице обиду.
— Мисс Хедрикс, в нашей стране больше нет коррупции. Со всем этим покончено.
Именно тогда в ее мозгу вспыхнуло воспоминание, проблеск надежды, уверенности. Ее полароид.
— Думаю, от наших вещей ничего не осталось? У меня был фотоаппарат…
— Да нет же, осталось, — сказал господин Бакири, явно радуясь возможности услужить. — Самолет сгорел не полностью, и нам удалось спасти кое-какой багаж. Мы нашли ваш полароид и камеру господина Абдул-Хамида. Мы думали, что фотоаппарат принадлежит ему…
— Полароид был мой. Вы сможете мне его сюда доставить?
— Ну, разумеется, а как же! — воскликнул господин Бакири.
Запах роз, приторный, тяжелый и неотвязный, был невыносим. Она велела убрать их из палаты.
Полароид привезли во второй половине дня. Она его тут же открыла. Руки у нее дрожали.
Тогда, в пустыне, она положила снимки в замшевый кармашек внутри футляра. Все они были на месте.
Снимки были превосходные.
На них на всех был опаленный пожаром каркас «Дакоты» и ничего другого, если не считать величественного пейзажа вокруг.
Стефани схватилась за телефон и попросила соединить ее с консулом Соединенных Штатов.
Он якобы был в отъезде, а вице-консул якобы был болен.
В тот же день Стефани покинула клинику. Ее вещи поджидали ее в гостиничном номере, что было весьма любезно со стороны тех, кого она начинала называть «организаторами», особенно если вспомнить, что считалось, будто самолет сгорел. Хотя они, конечно, будут и дальше утверждать, что огонь не затронул багажного отделения. Даже ее сумочка была здесь, и когда она ее раскрыла, то первое, что она увидела, была визитная карточка: «Ахмед Алави, шелк, серебро, золото, драгоценности, поставщик Их Величеств имамов Хаддана с 1875 года. Подлинность гарантируется».