Надо поскорее уносить отсюда ноги и ехать в Дрезден к другу Пизенделю, на радушный приём и помощь которого можно вполне рассчитывать. Там же можно повстречать этого странного Баха, который, судя по рассказам отца, переложил для клавесина и органа некоторые его концерты. При мысли об отъезде и встрече с другом он ощущал прилив сил, желание творить и постоять ещё за себя. Но такие моменты оптимизма и веры в будущее вдруг сменялись минутами апатии, и он впадал в меланхолию, чувствуя, как силы постепенно оставляют его. Возможно, сказывались годы, думал он, или астма, усилившаяся в эту холодную венскую зиму. А может быть, одиночество? От своей Аннины он не получил ни одной весточки. Видимо, репетиции не оставляли ей ни одной свободной минуты. Но тогда могла бы хоть Паолина ответить на его письма. А не поехать ли в Грац, чтобы разузнать, в чём там дело? От одной только мысли пуститься в дорогу зимой у него начинался приступ. «Съезжу летом, да и путь близкий, — подумал он, когда кашель утих. — Но застану ли в Граце эту плутовку?»

Из Венеции не было вестей ни от Маргариты, ни от Дзанетты. Но хоть кто-то должен был дать о себе знать. А кто теперь занял его место в Пьет а и что поделывают милые pute?Дают ли его оперы в театре Сант’Анджело? Этот вспыхнувший в нём интерес к делам в Венеции, казалось, оживил его и вывел из хандры. Он принялся строить планы поездки в Венецию через Грац. Нет, это не будет окончательным возвращением в родные пенаты, а лишь кратким визитом, чтобы повидаться с родными, посетить Пьет а и взглянуть на милых девчушек: Андзолета, Камилла, Фаустина. Словом, ненадолго окунуться в родную стихию, пока дела в Вене не образуются лучшим образом с учётом его интересов. В такие моменты он находил в себе силы заполнить нотами несколько листов. По целым дням Вивальди не покидал две свои комнаты на Карнтнерштрассе, как это случалось с ним в Венеции в доме у Риальто. Работа над партитурой чередовалась с чтением молитвенника. Тишина скромной обители располагала к молитве, и в ней он находил утешение. Если бы фрау Агата не предлагала ему в определённые часы отведать тарелку супа или кружку горячего молока, он бы не замечал течения дней…

С наступлением весны парки и аллеи Вены зазеленели, а в окнах домов появились красные и белые цветы герани. Но война за австрийское наследство продолжалась. Франко-баварские войска оккупировали Нижнюю Австрию и заняли Прагу. Почти все театры не работали. Вместо прежнего оживления в городе, поразившего Вивальди по приезде, улицы обезлюдели, и на всём лежала печать уныния. К усталости и приступам астмы прибавилась ещё одна серьёзная проблема — нехватка денег, острая нужда в которых возросла в связи с намечаемым отъездом в Дрезден. К счастью, удалось написать несколько концертов и наконец граф Колальто принял его, изъявив желание приобрести одну симфонию и пятнадцать скрипичных концертов. Двенадцать венгерских флоринов, заплаченных графом, оказались как манна небесная. Можно расплатиться за квартиру и на дорогу в Дрезден ещё останется.

Когда всё было готово к отъезду, неожиданно нагрянула беда — сильнейшие приступы астмы, сопровождаемые не унимающимся кашлем. Всякое желание работать пропало, нотная бумага на столике была чиста, перо несколько раз обмакивалось в чернильницу, но донести его до бумаги не было сил — мешал кашель. Сидя в глубоком кресле, он предавался мыслям о прошлом, перебирая запечатлённые в памяти картины своей жизни. Вот весёлый праздник на Бра-гора по случаю его рукоположения в сан священника, бесконечные беседы с отцом о музыке и театре, страхи матери за его здоровье, когда он поехал в Мантую, мешочек с луидорами, работа в Сант’Анджело.

«Сколько же опер мною написано? — задумался он. — Девяносто будет от „Оттона в деревне“ до „Фераспе“ и свыше двухсот концертов».

Вспомнилось, как мальчиком он залезал в церкви по крутой лестнице на хоры и часами слушал игру монаха-органиста. Это самое первое воспоминание детства.

Отпив из стакана воды с лимоном, он продолжал вспоминать, глядя в окно, за которым день постепенно угасал вместе с его воспоминаниями. Работа в Пьет а , поездки в Рим, Флоренцию. Мысли беспорядочно роились вне времени и пространства. А вот и Феррара. «Сколько денег пущено на ветер! А всё из-за Руффо. Ему не по душе была дружба рыжего священника с певицей Жиро. Чт о бы там кардинал и иже с ним ни говорили о его Аннине, у неё прекрасный голос!»

На коленях он держал, перебирая страницы, альбом с рисунками. Вот старая литография моста Риальто. «Он виден из окна моей комнаты». Ему попался помятый путеводитель по Венеции, подаренный ко дню рождения ученицами из Пьет а . Он осторожно расправил страницы о край столика, но ничего уже разглядеть не мог. Комната погрузилась в темноту, и он впал в дрёму.

Наступила жара. С каждым днём он слабел и не мог принимать пищу. Приступы удушья изматывали вконец. Обеспокоенная фрау Агата позвала наконец врача. Тот прописал кровопускание и клизму. Настои, соли и териака, привезённые из Венеции, не помогали. Он превратился в собственную тень и без помощи квартирной хозяйки был не в силах встать с постели и дойти до кресла. Ему хотелось написать Анне. «Если бы она увидела, во что я превратился, — промолвил он про себя, — немедленно бы приехала с сестрой». Но до пера и чернильницы не смог дотянуться. Вивальди впал в прострацию. Возможно, он сознавал, что приближается великий момент прощания, и чувствовал дыхание смерти. Он с трудом дотянулся до молитвенника, единственного своего утешения. Но часами раскрытая страница оставалась неперевёрнутой.

В конце июля под вечер дышать было нечем, и он позвал фрау Агату. Она коснулась рукой его лба. Вивальди был в жару, но дрожал от озноба.

— Это зеленщица Кате, — пробормотал он еле-еле, — назвала меня рыжим священником… И вот рыжему священнику приходит конец… Слышите — струна оборвалась…

Приступ сильного кашля встряхнул его, и Антонио замолк — наступила тишина. Из руки выпал листок с нотами и пометкой: для скрипки соло и basso continue,а дальше: «Услышав зов судьбы своей, пастух от страха чуть живой». Это была страница из op. VIII.

Вызванный квартальный врач констатировал смерть «преподобного дона Антонио Вивальди от внутреннего воспаления». Из-за жары нельзя было медлить с похоронами. В тот же день, 28 июля 1741 года, в пятницу раздался одинокий удар колокола Бургеспиталь, кладбища для неимущих, возвестивший о похоронах бедного священника. Шесть могильщиков несли дощатый гроб, покрытый чёрным крепом, за которым следовали прелат со служками и фрау Агата Валерин. Кладбищенский счёт был скромен: 19 флоринов и 45 крейцеров.

Немногие тогда осознали, что умолк не голос, а целый хор голосов и море звуков, которые доносились из Венеции, завораживая Европу.

Месяц спустя сёстры Маргарита и Дзанетта получили извещение о кончине Антонио. В тот же день 26 августа к ним в дом явился судебный пристав, чтобы описать имущество дона Антонио Вивальди в счёт погашения его долгов.

В своих мемуарах литератор Градениго ^[38] напишет: «Дон Антонио Вивальди, блистательный скрипач и известный композитор, прозванный рыжим священником, заработал своим трудом пятьдесят тысяч дукатов, но не сумел ими с толком распорядиться и умер в нищете».