– Прям с ума сходила, – подтвердил Перри.

– Именно. Она тревожилась за тебя и не могла почувствовать то, что чувствовал ты, – ну, что на самом-то деле оно не очень и больно'. Просто тревожилась за тебя – и все.

– Значит, все эти люди тревожатся за нас? – спросил мальчик.

– Можно сказать и так, – отвечал Тед.

– Тед! – позвала из гостиной Глория. – Тед, пойди-ка сюда, глянь, что творится.

Тед и Перри олрометью бросились в гостиную, где Глория с Эмили, расположившись на софе, уставились в телевизор. На экране телерепортерша с пятого канала, одетая в пальто-тренч и с громадным микрофоном в руках, в подробностях описывала волнения, к тому времени охватившие почти весь Лонг-Бич. Обращалась она к ведущему в студии:

– Билл, из того, что нам удалось выяснить, картина складывается следующая: некий человек, которого считали мертвым и уже отпевали в церкви – той самой, что, как ты видишь, полыхает огнем у меня за спиной, – сел в гробу, потом встал и ушел восвояси. Детали, понятное дело, довольно обрывочны. – И она, и кинооператоры пригнулись, уворачиваясь от летящих обломков. – Сам видишь, что здесь творится – поди разберись.

– Трейси, а что ты можешь сообщить нам про покойника? – спросил из студии Билл. – Или, скорее, про так называемого покойника, поскольку со всей очевидностью на самом-то деле он вовсе не умер.

– Ну, Билл, – отвечала Трейси, – это одна из тех подробностей, что и мы, и все прочие как раз пытаемся выяснить. Предполагается, что этому человеку не далее как три дня назад начисто отрезало голову в автокатастрофе.

– Трейси, – подхватил Билл, – между прочим, в нашем распоряжении имеется запись автокатастрофы. Сейчас мы ее воспроизведем. Ага, вон и голова – у самой ноги полицейского. Не прокрутите ли немного назад? Да-да, вот так. – Опознать в пресловутом предмете голову – не говоря уже о том, что голову именно Теда, – в записи было непросто.

– Как сообщают, в беспорядках уже погибли два человека, оба – от сердечного приступа, – продолжала между тем Трейси. Ей передали записку. – Билл, только что стало известно: якобы восставший из мертвых – некто Теодор Стрит, профессор английского языка из университета Южной Калифорнии. Боюсь, на данный момент это все.

Тед дотянулся до пульта управления, оставленного на журнальном столике, и выключил телевизор.

– Что теперь будет? – спросила Глория.

Тед пригладил ладонью волосы. Все тело казалось грязным и липким.

– Сперва я приму ванну, а потом предлагаю всем хоть немного поспать.

– Но сейчас только четыре, – возразила Эмили.

– Денек выдался тяжелый, – отозвался Тед, думая про себя, что воскрешение – это вам не фунт изюму. – Подремлем чуток. А потом можно и за стол. Как вам такой план?

Глория захлопала в ладоши. В этом жесте все без труда распознали попытку обрести силы жить дальше – и не дать семье развалиться.

– План что надо, – похвалила она. – Вот отдохну малость – напеку шоколадных пирожных.

Тед сидел на краю ванны и глядел, как она заполняется водой. Вокруг талии его по-прежнему обвивалась женина мантилья. Под черным кружевом мирно покоился обвисший член, и Тед на мгновение задумался: а что, если его пресловутый дружок тоже мертв?

Снаружи возились домашние, укладываясь спать, несмотря на ранний час. Эмили жаловалась, что у нее еще не все уроки сделаны, а Глория успокаивала девочку: дескать, тревожиться не о чем, тем более что завтра она в школу, может статься, вообще не пойдет.

Тед снял галстук, потом рубашку, упорно стараясь не смотреть в зеркало. К тому, чтобы себя увидеть, он еще не готов, нет. Итак, вот он ослабил галстук, стянул его через голову, скинул рубашку. Над ванной курился пар; вода плескалась у самого слива. Тед завернул кран. Погрузил руку в воду – и, как и подозревал, не обжегся. Рука его была не столько нечувствительна к кипятку, сколько безошибочно определяла точную температуру и при этом оставалась невосприимчива к негативному воздействию. Любой другой уже обварился бы: вода была градусов под 140 по Фаренгейту. Тед осторожно сел в ванну – очень прямо, не отклоняясь назад, точно инвалид, ожидающий, чтобы его помыли. А затем совершил нечто, чего не делал со времен восьмилетнего возраста: а именно расплакался.

Тед все еще был в ванне, когда вошла Глория и присела на унитаз рядом с ним. Глянула мужу в лицо – подчеркнуто в лицо и, вне всякого сомнения, на все остальное тоже, особенно на шею – и испугалась. Тед почувствовал ее новообретенный страх и, все понимая, проговорил:

– Это нормально, Глория, я и сам себя слегка побаиваюсь.

– Что же все-таки случилось? – спросила она.

Тед намылил плечи, всей грудью вдыхая аромат сандалового масла.

– Не знаю; но мне ужасно жаль, – отозвался он.

– Милый, я так рада, что ты жив, – сказала Глория. – Ты ведь и впрямь жив, правда?

Тед пожал плечами. Сейчас он размышлял не над тем, жив он или нет, а над тем, устраивает ли его то, что он жив. Не то чтобы ему хотелось умереть в том же смысле, в каком он представлял себе это на пути к самоубийству, но так, как сейчас – если, конечно, сейчас он на самом деле мертв. При жизни он никогда себя не чувствовал так, как ныне; тогда что же с ним происходило? Как такое называется? Гипер-жив? Мета-жив? Суб– или супержив? На самом-то деле он не то чтобы жив, а стало быть, фактически мертв – но не отошел. Бедолага Тед, он не «умер и отошел в вечность»; он умер – однако тут как тут.

– Вроде кожа у меня другого оттенка, тебе не кажется?

Глория пригляделась к его поднятой руке и покачала головой.

– Такая же, как всегда.

– Глория, а что мы вообще знаем о смерти? – спросил Тед.

– По всей видимости, ничего, – отозвалась она. И вскинула взгляд на лампочку. – А ты что-нибудь видел или, может, голоса слышал?

– Нет, ничего ровным счетом. Вижу, надвигается грузовик «Ю-Пи-Эс» – раз, и я уже в церкви. Хотя, должен признать, я сразу понял, что происходит. Странно, правда? Вдруг я сознавал все, что происходит, но просто-напросто не сознавал своего осознания? – Тед помотал головой. – Ты только послушай, что я несу. Прямо псих какой-то.

– Тебе голову отрезало, – промолвила Глория, отчетливо выговаривая каждое слово. – После такого в живых остаться невозможно. Наверное, это сон. Я не сплю, часом?

– Не спишь, – заверил Тед.

– А ты почем знаешь? Ты даже не уверен, жив ли ты, – парировала Глория.

– Один-ноль в твою пользу. – Тед пригляделся к жене: глаза у нее были красные и усталые. – Как там дети?

– Растеряны, конечно.

Тед кивнул.

– Надо бы мне завтра к врачу сходить. Точнее, к себе врача вызвать, пусть на меня посмотрит. – Он рассмеялся. – Сам не знаю зачем. Ну, что такого скажет мне врач?

– Может, скажет тебе, что ты живой, – молвила Глория.

– Ну и что это изменит? – Тед вернул мыло в мыльницу, сполз пониже, окунул голову. – Хочешь, расскажу, на что это похоже? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ощущение такое, будто нет такого раздражителя, что не воздействовал бы на меня в полной мере. Вот, например, сейчас я чувствую запах не только мыла в мыльнице, но и саше в бельевом шкафу, и аромат твоих духов – вон тех, у раковины. Чувствую тот кисловатый запашок из трубы, что мы если и замечали, то разве что от случая к случаю. Слышу, как где-то снаружи мурлычет кошка, как бьется твое сердце, как посапывает Эмили. Все мои органы чувств словно с цепи сорвались.

Глория не сводила с мужа глаз.

– Может, теперь войдут в моду анекдоты про мертвецов, – предположил Тед. – Типа на каких языках говорят покойнички? Вестимо, на мертвых. – Тед заметил, что Глории не смешно. – Ну, в любом случае пусть доктора на меня глянут. По крайней мере хоть от швов на шее избавлюсь.

Глория расплакалась.

Тед беспомощно смотрел на собственные руки, что плескались в воде, точно пойманная рыба. Затем схватил мыло, приподнялся, намылил яички.

– Мне ужасно жаль, – сказал он.

– Милый, пожалуйста, хватит извиняться. – Глория вскинула глаза; он и забыл, что в лице ее может отражаться столько сочувствия. Она глядела на мужа так, словно понимала, как ему страшно. – Ты столько всего пережил. – И, словно с запозданием расслышав собственные слова, рассмеялась.