Вы спросили, как я обратился к истории, — думаю, этого потребовал сам жанр романа. Я вырос в Нью-Йорке, но этот город никогда не влиял на мое писательство так же сильно, как, например, Средний Запад на Шервуда Андерсона и Синклера Льюиса или Юг на Уильяма Фолкнера. Просто мне пришло в голову, что время может стать таким же организующим принципом романа, как и место. Моя вторая книга [10](даже не буду о ней говорить, на критиков она произвела впечатление разорвавшейся бомбы) и последующие, «Книга Дэниэла» и «Рэгтайм», были выстроены по этому же принципу. Но я не причисляю себя к авторам исторических романов. Я вообще против такого определения. Хотите, чтобы я развил эту тему?
А. В.Конечно, но попутно замечу, что я не называл вас автором исторических романов. Я сказал, что вы писатель из Бронкса.
Э. Л. Д.Ну, это не очень понятно… Разумеется, такой жанр существует. «Исторический роман» — это костюмный роман, где вам внушают, как славно было бы жить в такую-то эпоху, но я веду речь не об этом, на мой взгляд, довольно поверхностном жанре. Скажем, в «Алой букве» Натаниель Готорн описывает период за сто пятьдесят лет до своего рождения. Разве мы считаем эту книгу историческим романом? Нет. Марк Твен написал «Тома Сойера» через сорок лет после своего рождения, в конце 1870-х, и рассказал о своем детстве на Западе и на Юге в 1840-е годы. Для нас «Том Сойер» и «Гек Финн» — не исторические романы.
Так или иначе, в любом романе рассказывается о прошлом — от этого никуда не денешься, — хотя вы можете возразить: роман называется историческим не только потому, что повествует о прошлом, а потому, что в нем действуют исторические персонажи. Однако мы не считаем историческим романом ни «Войну и мир» Толстого, ни «Пармскую обитель» Стендаля, хотя в них есть подлинные исторические личности. В 1985 году я опубликовал книгу под названием «Всемирная выставка», при написании которой использовал историю моей семьи и личный опыт взросления. Это не исторический роман, но в нем говорится о реальных, хотя мало кому известных людях. В чем, собственно, отличие произведения, где вы найдете всем известных реальных личностей, от книги, в которой описаны персонажи никому не известные? Нет между ними такого различия, следовательно, можно описывать прошлое, используя персонажей, у которых есть подлинные прототипы, и все-таки это не будет исторический роман. Когда книга написана, она начинает жить собственной жизнью, и тут обретает значение присущее только ей одной внутреннее время.
А. В.А теперь поговорим о природе вашего ремесла. Персонажи, места, где разворачивается действие, выбор тем — сложных, актуальных, чрезвычайно вас увлекающих — все это свидетельствует о том, что вы исключительно нью-йоркский писатель. Судя по всему, в вашей жизни Нью-Йорк — главный город?
Э. Л. Д.Значит, вы считаете меня нью-йоркским писателем?
А. В.По-моему, вы уловили множество типично нью-йоркских особенностей.
Э. Л. Д.Благодарю вас. Да, было время, когда меня так называли: я и впрямь выпустил несколько книг, где местом действия был Нью-Йорк в разные годы, — но меня называли и политическим, и историческим, и еврейским писателем, и постмодернистом… Я не возражаю, любое толкование моих произведений приемлемо, если оно не претендует на то, чтобы быть исчерпывающим.
А. В.А как вам такая цитата? «Доктороу — эпический певец исчезающего радикального прошлого Америки. Никому из сочувствующих левых не удастся прочесть его великолепные романы, не испытывая горечи, являющейся естественной реакцией на политические дилеммы, с которыми мы сталкиваемся в настоящее время».
Э. Л. Д.Хм… должен вам кое в чем признаться… Обычно я не читаю серьезную критику. Не хочу слишком глубоко вникать в то, чем я занимаюсь. (Смех.)Нет, я не шучу. Странная это штука. Я уже приводил слова Генри Джеймса о том, что «писатель прозревает, как дышит, заглядывает в неизведанное». Я всегда понимал: чтобы записать фразу, рожденную воображением, нужна острота восприятия, чего не требуется для простого изложения фактов. Здесь не обойтись без определенного дара: ведь ты пишешь о том, чем не владеешь. Писатель совершает открытия тем же путем, что и читатель. Если работа задалась, сам себе удивляешься. Читатели находят в твоей книге вещи и смыслы, которые оказались там, хотя ты их сознательно и не закладывал. А читать серьезную критику — вроде как добровольно совать голову в ярмо. Искусство — процесс не вполне контролируемый, результат его часто непредсказуем. В пору моей юности критики пользовались выражением «интенциальное заблуждение», подразумевая, что автор намеревался написать о чем-то одном, но книга получилась о другом. То есть намерение уже является заблуждением. Однако автора ничто не должно смущать, ни в малейшей степени. Автор обязан с уважением относиться даже к тому, что он ведет не вполне правильный образ жизни. И люди, живущие рядом с ним, конечно, очень хорошо это понимают. (Смех.)Несколько лет назад мою жену Хелен пригласили принять участие в радиопередаче под названием «Жизнь с писателем». (Смех.)Вместе с ней там еще были Роуз Стайрон, жена Билла Стайрона, и, кажется, Нэн Тализ, супруга Гея Тализа. Ведущая начала передачу словами: «Мы часто слышим, что писатели — невротики, интересующиеся только собой, эгоисты и грубияны, напрочь лишенные способностей, позволяющих жить рядом с другим человеческим существом, — вот они какие ужасные». И тут моя жена, которую еще даже не успели представить, заявляет: «Не знала, что вы знакомы с моим мужем». (Смех.)А возвращаясь к критикам: я признателен тем, кто всерьез уделяет мне внимание, однако, когда мне присылают книгу или статью, я благодарю их авторов, но… не читаю.
А. В.Теперь очень конкретный вопрос. Некоторые писатели строго придерживаются режима и пишут в день по странице или по 2000 слов, или еще больше, затем — стоп и далее в том же духе. Другие существуют в свободном полете, в сферах, откуда черпают вдохновение, — они могут написать много или мало в зависимости от того, какой выдался день, какова тема и так далее. Есть ли у вас какая-то модель? Можете рассказать, или это дурацкий вопрос?
Э. Л. Д.Я считаю, что важно ежедневно ходить на работу, как все прочие люди, поскольку, если пропустишь день, потом два дня уходит на то, чтобы наверстать упущенное. Существует множество разных правил, которыми можно руководствоваться. Хемингуэй — великий знаток писательской психологии — в интервью журналу «Пари-ревью» много лет назад сказал: «Прекращайте писать, если знаете, что будет дальше». Идея очень проста. И еще: «Никогда не перечитывайте больше одной страницы, до того как с утра начнете писать». Многие авторы, у которых уже написаны 50 или 100 страниц, всякий раз, прежде чем продолжить работу, садятся и их перечитывают. Это ошибка. Я предпочитаю ежедневный труд. Если вдуматься, у меня очень благородная профессия, ведь она требует преданности, принципиальности, эгоизма. Должен вас предупредить: когда писатель рассуждает о своих книгах и своей манере работать, процесс сочинительства продолжается.
А. В.Позвольте еще одну цитату. «Накануне выборов 1992 года Доктороу напомнил читателям, по какой причине странное, пышное и хлопотное мероприятие, известное как президентские выборы, столь существенно». Теперь процитирую вас: «Каков президент, такова и страна. Плюс некоторый вклад средств массовой информации — и один четырехгодичный срок может обеспечить нам мирное сосуществование, а второй — заставить по мелочам рвать друг другу глотки». Сегодня у вас не возникает желания что-то добавить к сказанному?
Э. Л. Д.Да это просто необходимо, ведь сегодняшняя встреча — второе по важности событие в Вашингтоне. [11] (Смех.)Фактически то же самое я повторил в статье, которую написал в 2004 году в знак протеста против войны в Ираке. Начиналась она, кажется, так: «Этот президент [12]не знает, что такое смерть». Когда 6 июня 1944 года президент Эйзенхауэр отправлял американские войска в Европу, он думал обо всех молодых людях, которых могут убить во время высадки, и был в ужасе, ему было не до шуток. Небольшая статья с этими словами, к моему удивлению, чуть ли не взорвала Интернет. Именно тогда я понял, какой мощью обладает всемирная паутина. Меня цитировали на тысячах сайтов, и что правда — то правда: каков президент, такова и страна. Думаю, всем известно мое мнение на этот счет: нынешняя власть — самая губительная в истории нашей страны. (Аплодисменты.)Это не мнение пристрастного наблюдателя, многие думают так же. Практически каждую сферу наших жизненных интересов, будь то экономика, окружающая среда, война или гражданские права, правительство в той или иной степени игнорирует. Это очень печально. По-моему, мы должны всерьез озаботиться тем, в каком направлении движется наша страна. О каких еще приятных вещах нам стоит поговорить?