— А мы порылись в книгах старых родов и наконец докопались до вашего рода! — продолжала «дворяночка» и, впадая в стиль старых хроник, начала трещать: — Господа фон Веленберр — старый баронский род, севший на поместье в лето от Рождества Христова тысяча шестьсот сорок третье. Нынешний глава семьи, барон Фридрих фон Веленберг ауф Берневиц... — тут она неожиданно запнулась и заметила вполне натуральным, хотя и грустным голосом: — А Форшунгштейн мы так и не могли найти!

— Не мудрено, потому что его не существует, — решительно ответил Ганс. — Вы и ваш батюшка впали в ошибку, в которой, впрочем, виноват я сам. Я уже при первой встрече сообщил вам, что занимаюсь живописью.

Герлинда кивнула с серьезным видом.

— Да, я рассказала об этом папе, но он находит, что это неподходящее занятие для человека из старого аристократического рода!

— Да я совершенно не принадлежу к аристократии, ни к старой, ни к новой! — воскликнул Ганс и, когда Герлинда испуганно отшатнулась от него, торопливо продолжал: — Я должен во всем признаться вам, баронесса! В тот вечер я заблудился и промок под дождем. Ваш батюшка не хотел впускать меня в дом, и когда я увидел, что он окажет гостеприимство лишь аристократу или дворянину, то назвался вымышленным титулом, иначе я был бы вынужден блуждать по лесу под дождем всю ночь напролет. Но теперь я открыто признаюсь вам, что меня зовут просто Ганс Велау и что я — мещанин с головы до ног.

Герлинда была так поражена этим сообщением, — что в первый момент сидела безмолвно, с ужасом глядя на Ганса. Наконец с ее уст сорвалось:

— Это ужасно!

Ганс встал и церемонно поклонился Герлннде.

— Я отлично сознаю свою вину, однако не предполагал, что истина так испугает вас. Разумеется, теперь я потерял в ваших глазах всякое значение и, наверное, лишь исполню ваше желание, если покину вас. Прощайте, баронесса!

Он повернулся, но в самых дверях его остановил робкий оклик:

— Господин Велау!

— Баронесса?

— Может быть, вы все-таки немножко сродни барону Фридриху Веленбергу ауф Берневиц? Ну, хоть чуть-чуточку?

— К сожалению, нет. Я впопыхах придумал имя, похожее на мое собственное, и даже не подозревал, что Веленберги существуют на самом деле.

— Тогда папа ни за что не простит вам, — с отчаянием вырвалось у Герлинды, — и вам нельзя будет никогда более приехать в Эберсбург!

— А вы хотели бы, чтобы я приехал? — спросил Ганс.

Герлинда промолчала, но на ее глазах показались крупные слезы.

Это обезоружило оскорбленного юношу. Виноват ли бедный ребенок, если он с молоком матери всосал такие смешные понятия?

— А вы сами тоже сердитесь на меня за сумасбродную проделку? — снова спросил он. Герлинда ничего не ответила, но и не оказала сопротивления, когда он взял ее за руку, продолжая: — Барон фон Эберштейн крепко держится традиций своего рода. Я знаю это и не могу требовать от него, чтобы он на старости лет отказался от всего, что заполняло его жизнь. Барон душой и телом принадлежит прошлому. Но вы, баронесса, только собираетесь вступить в жизнь, а в наш век нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть. Вы помните, о чем я говорил с вами на замковой террасе?

— Да! — еле слышно ответила она.

Ганс низко склонился к ней. Его голос снова приобрел теплый, ласковый оттенок, который так тронул Герлинду в то солнечное утро.

— Вокруг вас предрассудки и традиции тоже сплели живую изгородь, и она страшно разрослась. Неужели вы хотите проспать всю жизнь? А ведь может настать время, когда вам придется выбирать между мертвым прошлым и светлым, солнечным будущим. Смотрите, выбирайте, как следует!

Он взял маленькую ручку девушки и поднес ее к своим губам. Прошло немало времени, пока он выпустил ее, затем он поклонился и вышел из комнаты.

Графиня Штейнрюк была занята разговором с маркизом де Монтиньи, когда Герлинда снова появилась около нее. После ухода маркиза графиня сказала:

— Где ты пропадала все это время, дитя мое? Я совсем потеряла тебя из вида. Наверное, ты опять просидела в одиночестве, забившись где-нибудь в уголке? Неужели ты никогда не научишься свободно вести себя в обществе, как это делают все остальные девушки?

Обыкновенно Герлинда молча и робко выслушивала упреки крестной. Но теперь она открыла рот и, к величайшему удивлению графини, разразилась следующим мудрым ответом:

— Да, милая крестная, я постараюсь научиться этому, потому что в нынешнем веке нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть!

Глава 18

Ганс Велау, благоразумно избегавший весь вечер отца, отыскал наконец Михаила и с явным интересом слушал его сообщение.

— Значит, ты видел ее и говорил с нею? — спросил он.

— Видел — да, говорил — нет, — ответил Михаил. — Графиня познакомила меня с баронессой фон Эберштейн, но когда я заговорил с ней, то получил в ответ совершенно непонятный книксен. Она еще ребенок и слишком молода, чтобы бывать в обществе.

— В шестнадцать лет девушка — уже не ребенок. Ну, а как она вообще тебе понравилась?

— У нее очень миленькая мордочка. Глаз я не видел, потому что она упорно не поднимала ресниц. Вообще твоя «дворяночка», как ты ее называешь, кажется довольно ограниченной натурой.

— Михаил! — с выражением величайшего презрения сказал Ганс. — Я всегда сомневался в твоем вкусе, а теперь сомневаюсь также и в способности определять людей! Ограниченна! Я говорю тебе, что Герлинда фон Эберштейн умнее всех остальных, вместе взятых!

— Немного слишком смелое утверждение! — сухо отозвался Михаил. — Но ты ужасно возмущаешься, если против твоей «дворяночки» скажут хоть слово. Опять воспламенился? В который раз?

— Об этом не может быть и речи! Я отношусь к этому дивному созданию совершенно бескорыстно!

— Вот как?

— Михаил, запрещаю тебе это насмешливое «вот как»! — раздраженно заявил Ганс. — Однако совсем забыл представить тебя мадам де Нерак, Клермон настойчиво просил меня об этом!

— Клермон? А, это тот молодой француз, у которого ты теперь бываешь? Ты еще хотел как-то уговорить и меня пойти туда вместе с тобой!

— Но ты, как всегда, отказался.

— Потому что у меня и без того достаточный круг знакомых. Ты — другое дело, ты художник. Кстати, ты давно знаешь этого Клермона?

— Нет, я познакомился с ним этой зимой и сейчас же получил очень радушное приглашение. Уже тогда он и его сестра просили меня привести тебя с собой.

— Меня? Это странно. Они ведь даже не знают меня.

— Ну, может быть, то была простая вежливость. Во всяком случае в молодой вдове ты встретишь очень интересную, даже опасную женщину. О, конечно, не для тебя! Ведь твоя ледяная натура выдерживает без оттаивания даже красоту графини Герты, а Элоиза де Нерак в сущности некрасива. И все-таки она одержала такую победу, которая должна уязвить даже гордую графиню. Помнишь, я как-то говорил тебе, что граф Рауль, по-моему, отдался во власть совсем иных чар? Ну вот — он ежедневно бывает у Клермона!

— И ты думаешь, что это происходит из-за госпожи де Нерак?

— Надо полагать. Во всяком случае граф ухаживает за вдовушкой больше, чем это совместимо с его обязанностями жениха. Как далеко зашло у них дело, я, разумеется, сказать не могу, но... Однако, тсс!.. Вот и он сам!

Действительно, в этот момент Рауль как раз проходил мимо них. Он был очень поверхностно знаком с Гансом и все-таки счел нужным остановиться около него и заговорить с очаровательной любезностью. Это было сделано с явным умыслом, потому что, разговаривая с Гансом, Рауль в то же время упорно не замечал Михаила. Последний ни единым звуком не принял участия в разговоре и, по-видимому, — совершенно спокойно прислушивался к нему, но когда граф пошел дальше, он проводил его таким взглядом, что Ганс поспешно схватил друга за руку.

— Надеюсь, ты не придашь значения этой невежливости? — спросил он. — Ведь между тобой и Штейнрюком царит вражда...