— Удивительно бескорыстное желание! К сожалению, оно не исполняется, потому что я совершенно не в настроении сердиться.

— Да, ты в очень скучном настроении и делаешь соответственное лицо, так что на сегодня придется перестать. Жаль! Я дал бы своему архистратигу еще несколько характерных черточек, потому что сегодня он должен предстать перед знатными особами.

Он со вздохом отложил в сторону палитру и кисть, а Михаил поспешно спросил:

— Перед кем он должен предстать?

— Перед графиней Штейнрюк и ее дочерью. Но что с тобой?

— Ровно ничего, я просто удивляюсь, что они посетят твое ателье. Ты пригласил их?

— Не совсем, это вышло как-то случайно. Я застал вчера обеих дам у госпожи Реваль. Они спросили о моей работе. Тема показалась им интересной, и они решили побывать у меня сегодня. Я предчувствую здесь нечто вроде заказа для церкви их патрона, а это было бы мне очень желательно. Тогда это послужит доказательством моему папаше, что и пачкотня может привести к практическим результатам, а то ведь он все еще считает мою работу пустой забавой... Что это? Ты хочешь уходить?

— Ну да, ведь я тебе больше не нужен!

— Нет, не нужен, но я сказал графине, которая справлялась о тебе, что в это время ты будешь дома и с большим удовольствием повидаешь ее!

Михаил нахмурился и холодно ответил:

— В таком случае я должен остаться.

— Если ты хочешь изгладить свое непростительное поведение летом, то во всяком случае. Графиня Герта явно сердита на тебя, я понял это, когда разговор зашел о тебе. Между прочим, вчера она была удивительно серьезна и расстроена.

— Счастливая невеста?

Вопрос звучал резкой иронией. Но Ганс не заметил этого и ответил:

— Ну, что касается ее будущего счастья, то я за него недорого дам. Если старый генерал воображает, что ему удастся связать и удержать в границах своего внука, то он сильно ошибается!

— Как это? Что тебе известно о нем? — с напряженным любопытством спросил Михаил.

— Ну, мало ли чего я наслышался... В качестве восходящей звезды я вращаюсь в самых разнообразных кругах, и мне не раз приходилось встречаться с молодым графом. Это — очаровательная личность, слов нет; умен, храбр, любезен, но я боюсь... Однако вот и дамы... только что подъехал экипаж. Вот это я называю быть аккуратными!

Ганс кинулся навстречу дамам, и вскоре обе они в сопровождении художника вошли в мастерскую. На поклон Роденберга графиня Марианна ответила с обычной любезностью. Теперь она уже не упрекала его в нежелании побывать в замке Штейнрюк, так как из разговора с генералом узнала, что Роденберг несимпатичен старому графу. Графиня предполагала, что Михаилу это известно, и этим объясняла его сдержанность. Зато она сочла своим долгом удвоить собственную любезность.

— Мы давно не видались, — сказала она, подавая ему руку, — и наша последняя встреча в Санкт-Михаэле омрачилась нездоровьем Герты. С ее стороны было крайне неосторожно оставаться при надвигавшейся буре на открытой местности, и еще счастье, что дождь разразился лишь над долиной, не затронув нас, а то она простудилась бы еще серьезнее!

Михаил поцеловал протянутую ему руку и поклонился затем молодой графине, которая тогда, после бурного объяснения в горах, воспользовалась первым попавшимся предлогом, чтобы избежать дальнейшего совместного пребывания с Роденбергом. Он видел ее затем лишь краткий момент, когда она садилась с матерью в экипаж, и до сего времени они больше не встречались.

Теперь она поспешила сказать:

— Ах, мама, право, это было вовсе не так серьезно! Я только потому торопила с отъездом, что знала твою боязливость.

— Да, но ты чувствовала себя нездоровой еще несколько дней спустя, — заметила мать. — Я убеждена, что лейтенант Роденберг... или вернее.. — она окинула его мундир. — Как я вижу, вы уже повышены в чине с тех пор? Поздравляю вас, капитан!

— Вот уже две недели, как он облечен новым званием, — заметил Ганс. — Я уже испросил милостивое разрешение нарисовать будущего генерала, как только он добьется этого чина!

— Как знать! — улыбаясь, ответила графиня. — Карьера капитана Роденберга идет довольно быстрыми шагами. И у нас тоже в это время произошло радостное событие, о котором вы, наверное, слышали: моя дочь стала невестой!

— Я знаю! — и Михаил обернулся к Герте, глаза которой теперь в первый раз встретились с его взором.

Он поздравил ее с обручением, но если она ожидала встретить на его лице хоть малейший след волнения, той молниеносной вспышки, которая порой так предательски проглядывала из-за его наружной холодности, то ей пришлось разочароваться. Его поклон был точно так же вежлив и холоден, как и его поздравление, составленное в самых обычных, общепринятых выражениях. Нельзя было поздравить самую малознакомую даму вежливее и... равнодушнее.

«Графиня Герта сегодня опять невероятно надменна!» — подумал Ганс, когда увидал гримаску, с которой она приняла поздравление.

Теперь он подвел обеих дам к картине, которая занимала главное место в мастерской и была закончена лишь в некоторых частях. Фигура архистратига в натуральную величину мощно и эффектно выделялась на полотне, но лицо было, по-видимому, еще не совсем готово, а голова нечистого была только набросана. Несмотря на все это, картина уже теперь давала представление о смелости и величии замысла и захватывающей силе рисунка, так что молодой художник мог быть доволен впечатлением, которое произвела его картина.

Герта, первой подошедшая к картине, слегка вздрогнула и бросила на художника удивленный взгляд, тогда как графиня, последовавшая за нею, воскликнула:

— Да ведь это... Нет, это — не капитан Роденберг, но вы придали вашему архистратигу разительное сходство с ним!

— Вполне естественно, так как он позировал мне, — смеясь, ответил Ганс. — Конечно, я взял у него только самое характерное, но это словно создано для моей идеи.

Графиня была в полном восторге от картины и не скупилась на похвалы. Герта нашла замысел гениальным, композицию восхитительной, колорит прелестным, но, входя во всевозможные детали, о лице архангела не вымолвила ни слова.

Ганс с очаровательной любезностью служил дамам гидом в своей мастерской. Дамы захотели посмотреть другие его работы; он взял с окна альбом и старался установить его так, чтобы освещение падало с нужной стороны. Тем временем графиня взяла довольно объемистую папку, лежавшую на столе и заключавшую в себе массу эскизов и этюдов, привезенных художником из поездки, в горы. Однако, заметив это, Ганс так поспешно подбежал к ней, словно его папка подверглась серьезной опасности.

— Простите, графиня, папка очень неудобно лежит... я сам покажу вам эскизы! — торопливо сказал он.

Подвинув графине кресло и начав подавать ей листок за листком, он вдруг, словно случайно, взял один из листков и отложил его в сторону.

— Этого рисунка мне нельзя видеть? — спросила графиня, мельком заметив очертания какой-то женской головки.

— О, он совершенно не заслуживает того! Пустячный этюд, совершенно неудачная работа! — стал уверять художник, но при этом его лицо густо покраснело.

Графиня шутливо погрозила ему пальцем.

— Эге, да у господина Велау, кажется, завелись секреты? Как знать, что вы натворили там, в горах!

Ганс, улыбаясь, защищался от подобных подозрений, но когда графиня пересмотрела папку и обратилась к альбому, он все же счел за лучшее припрятать «совершенно неудачную работу», чтобы она не попадалась на глаза посторонним.

Герта все еще стояла перед картиной, и Михаил оставался возле нее. Теперь он не делал ни малейших попыток избегнуть ее близости и совершенно непринужденно занимал ее разговором о ближайших планах и намерениях Ганса. Уж на что Герта была светской девушкой, с детства приученной скрывать истинные чувства, но и то она не могла бы после свидания в Санкт-Михаэле выдержать такого беззаботного тона. Непринужденность Михаила облегчала ее и... раздражала.

— Признаться, — сказала Герта, — я поражена силой и энергией, которыми дышит картина. Уж никак не ждала этого от человека, всегда казавшегося мне таким поверхностным.