Бруно Сейдльхофер встает со стула.

— Разрешите мне приступить к работе, — не без иронии говорит он.

Он стоит, наклонившись надо мной. Я чувствую запах старого человека и легкий аромат одеколона. Чувствую, что мне нравится его близость. Но вот он берет ручку. И прямо на нотах пишет чернилами! Он исправляет изящно написанные карандашом замечания Сельмы Люнге. Он отмечает паузы, ферматы, проставляет пальцы. Он разбирает все мое толкование, поражая меня своей памятью и поправками в тех местах, где я, по его мнению, сыграл неверно. Я ненавижу то, что он делает, потому что он пользуется чернилами, а чернила уже так и останутся на моих нотах, и он это знает. Это большая дерзость. Проявление власти. И все-таки я смиряюсь с этим. Потому что знаю, что он прав. Потому что он — Бруно Сейдльхофер. Потому что его академическая манера обращения с моим толкованием произведения наводит порядок в моих чувствах. Потому что он говорит мне, что я слишком рано, до того как познакомился с местностью, начертил свою карту.

«Оффенлох»

Мы с Марианне обедаем в «Оффенлохе». Сидим у высоких домов в барочном стиле на Куррентгассе. В Вене по-прежнему очень тепло.

— Я счастлива, что у тебя все прошло хорошо, — говорит мне Марианне.

— Ну, это как сказать. Он написал свои замечания чернилами прямо на моих нотах. Перекроил и меня, и Сельму Люнге. Теперь я уже не знаю, чей концерт я должен дать девятого июня, мой или профессора Сейдльхофера.

— Свой собственный, конечно, — говорит Марианне, строго взглянув на меня. — У профессоров свой стиль, но они не всегда правы. Слушайся самого себя.

Я смотрю на ее счастливое лицо, беру ее руку, целую, заказываю ей еще вина. Она выпила уже довольно много. Но по ней это незаметно. Днем она делала покупки. Показывала мне туфли, которые сегодня купила. Но подвенечное платье она еще не нашла. И мы снова любили друг друга под лучами горячего послеполуденного солнца, которое светило прямо на нашу двуспальную кровать в гостиничном номере. Марианне опять плакала. Кожа у нее была белая как снег. И она зажмуривала глаза.

Неожиданно я вижу на улице Маргрете Ирене Флуед, совсем рядом с нашими столиками. Она идет в обнимку со смуглым человеком латиноамериканской внешности. Меня она заметила еще раньше.

— Аксель! — кричит она и освобождается из объятий своего спутника.

— Маргрете Ирене! — кричу я в ответ, пытаясь не думать о том, что она пыталась меня кастрировать голой рукой, когда я порвал с нею.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она с неподдельным удивлением.

— Должен взять несколько дополнительных уроков у твоего педагога. Профессора Сейдльхофера. В июне я собираюсь дебютировать.

— Да-да, он мне говорил, что ты должен приехать. Но я забыла, здесь столько всего происходит.

У меня колет сердце. Она забыла, что я должен приехать. Значит, теперь я нахожусь вне сферы ее интересов.

Маргрете Ирене с удивлением смотрит на Марианне, не узнавая ее.

— Это Марианне Скууг, — говорю я. — Мать Ани.

Маргрете Ирене вздрагивает.

— Анина мать? — переспрашивает она почти с благоговением. — Да, теперь вижу. Даже не знаю, что сказать…

— Не надо ничего говорить, — просит Марианне.

Маргрете Ирене с удивлением смотрит на нас, пытается понять, кто мы друг другу. Что нас связывает. Она мгновенно понимает, что мы любовники.

Они подсаживаются к нам, взяв стулья у соседнего столика. Маргрете Ирене представляет своего возлюбленного. Карлос, как дальше не помню. Он не говорит по-английски. Она разговаривает с ним на хорошем испанском.

— Карлос здесь один из самых талантливых пианистов, — объясняет Маргрете Ирене. — Он будет участвовать в мастер-классе, который Альфред Брендель даст на Wiener Festwochen. [14]Знаешь, он дальний родственник Марты Аргерич.

— Как интересно! — говорю я.

— Даже странно, — продолжает Маргрете Ирене. — Город просто кишит пианистами. Правда? Мировыми знаменитостями и совсем неизвестными музыкантами. Здесь собрались пианисты всех возрастов и всех цветов кожи. Вена как будто нарочно создана для фортепианной музыки. Она либо возвышает человека, либо немного утомляет. Только подумать, в скольких местах этого города в данную минуту играют «Аппассионату» Бетховена, или баллады Шопена, или последние сонаты Шуберта. Отовсюду доносятся звуки фортепиано, из каждого дома. Тот, кто выдержал учение в этом городе, становится настоящим пианистом. Правда, потом он может немного тронуться, у него может начаться мономания. Его мозги промыты мыслью о том, что на земном шаре самое важное — фортепианная музыка. А это далеко не так. Но чем бы дитя ни тешилось, правда?

Мы сидим и болтаем. Я заказываю вино на всех. Хочу быть джентльменом. Бедная, робкая Маргрете Ирене Флуед превратилась в самоуверенную, красноречивую и поразительно красивую принцессу. Она сидит на коленях у Карлоса, она смела и говорит с нами обо всем, что произошло в нашей жизни за последнее время. Она открывает Марианне, что была безумно влюблена в меня, но что я отверг ее. И просит Марианне быть бдительной, чтобы ее не постигла та же участь. Говорит, что она была рада уехать из Норвегии и что будет учиться в Вене до дипломного экзамена. Потом у нее будет дебют. Через несколько лет. Когда она почувствует себя достаточно зрелой. С этим спешить нельзя. Вспомните, что случилось с Ребеккой Фрост. Подумать только, чем все закончилось… Маргрете Ирене спохватывается. Она сияет. И через каждую фразу целует Карлоса в щеку. Пластинок, которые она носила на зубах, когда мы были вместе, и след простыл. Она сказочно красива. И знает об этом.

Она пристально смотрит на меня, волнуется и спрашивает, не можем ли мы встретиться, раз уж мы все в Вене. Я быстро, наверное, даже слишком быстро, отвечаю, что у нас нет времени. У нас много дел и мало дней. Я нервничаю, и Марианне с удивлением поднимает на меня глаза. Но Маргрете Ирене принимает мое объяснение. Она даже не спрашивает, какие у нас с Марианне дела в Вене. Сколько времени в нашем распоряжении. Она как будто уже стерла из памяти то, что было между нами всего полтора года назад. И понимает, какие отношения связывают меня с Марианне. Понимает, что мы оставляем Вену Вене. И приехали сюда, чтобы большую часть времени провести в постели. Маргрете Ирене встает из-за стола. Тепло. Она легко одета. Хлопчатобумажное платье с большим вырезом не скрывает, что она стала взрослой женщиной. Я пытаюсь не думать о том, чем мы с ней занимались в ее комнате, когда были молодые и невинные, когда принадлежали Союзу молодых пианистов.

— Нам пора, мы спешим на домашний концерт, — говорит она. — Еще один пианист. Еще одно толкование сонаты «Вальдштейн». Но это и значит быть студентом. Спасибо за вино. Приятно было вас встретить. — Она выразительно на меня смотрит. — Меня не будет в Осло во время твоего дебюта, Аксель, но я желаю тебе удачи.

— Ты хочешь, чтобы у него все было хорошо? — откровенно спрашивает Марианне.

— Аксель — настоящий талант, — отвечает Маргрете Ирене. — Не волнуйся ни секунды.

Потом она обнимает нас обоих и подталкивает Карлоса по направлению к Стефансплац.

— И ты мог бросить такую девушку? — спрашивает пораженная Марианне, как только они скрываются за углом.

— Маргрете Ирене?

— Да. Она молодая. Красивая. Умная. И ведь она тебя любит. Неужели ты не заметил, как она на тебя смотрела?

— Нет, — признаюсь я.

Марианне огорченно, почти сердито глядит на меня.

— Иногда я сомневаюсь, умен ли ты.

— Наверное, я не понял, какая она, — бормочу я.

Марианне кивает.

— Да. И это к лучшему.

И о чем-то задумывается.

Свадьба в апреле

Приближается конец недели. Мы с Марианне устали. В первой половине дня я играю для профессора Сейдльхофера. Он продолжает писать чернилами на моих нотах. Остаток дня мы проводим в постели, не в силах оторваться друг от друга.