7. А гомеровский Одиссей как будто прямо пролагает путь Эпикуру к его пресловутым наслаждениям, ведь он утверждает [Од.IХ.5]:

[b] Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха

Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду

Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гости

Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом .

Пышно покрытыми; как из кратер животворный напиток

Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит.

Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.

Правда, Мегаклид считает, что Одиссей здесь только примеряется к обстоятельствам, чтобы феаки, глядя на его изнеженность, сочли его за своего, - потому что он уже услышал от Алкиноя [Од.VIII.248]:

[c] Любим одежды роскошные, пение, музыку, пляску,

Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.

Только так он и полагал возможным получить от феаков все, на что рассчитывал. Таков ведь и поэт, поучающий мальчика Амфилоха [Пиндар frag.43]:

...Сын мой,

Да будет ум твой - как кожа твари из-под скал морских:

Так и разговаривай с людьми всех городов.

Охотною похвалою вторь собеседнику,

Думай нынче так, а нынче иначе...

[d] Так и Софокл говорит в "Ифигении" [frag.286]:

Как осьминог меняет цвет под цвет скалы,

Так ты меняй свой ум по собеседнику.

И Феогнид [215]:

Пусть образцом тебе будет полип многохитрый.

Некоторые даже полагают, что и Гомер держался таких мнений, потому что усердной жизни не раз предпочитает усладительную - например [Ил.IV.1]:

Боги у Зевса-отца на помосте златом восседая,

[е] Мирно беседу вели; посреди их цветущая Геба

Нектар кругом разливала; и, кубки приемля златые,

Чествуют боги друг друга.

Менелай у него говорит [Од.IV. 178]:

и ничто бы

Нас разлучить не могло, веселящихся, дружных...

и [Од.IХ.162]:

Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались.

Потому-то и Одиссей у Алкиноя полагает целью жизни роскошь и распутство.

[Каталог городов и народов]

[f] 8. Первыми из всех народов прославились своей роскошью ПЕРСЫ, цари которых зиму проводили в Сузах, лето в Экбатанах. Сузы эти (по словам Аристобула и Харета [Sr.H.Al.Magn. р. 99, 116]) получили свое название по красоте окрестностей: само слово "сусон" на их языке значит "лилия". Осень они проводили в Персеполе, а остальную часть года (514) в Вавилоне. Так и парфянские цари весной живут в Рагах, зимой в Вавилоне, а остаток года [в Гекатомпиле]. Персидские цари даже носили на голове знак, показывавший, как они преданы наслаждению. "Знак этот, - пишет Динон [FHG.II.92], - пропитан был миррою и лабизом -это благовоние еще дороже, чем мирра. Всякий раз, как царь спускается с колесницы (говорит Динон), он с нее не соскакивает, хотя бы это было и невысоко, и не опирается на руки сопровождающих, но ему всегда подставляют золотую скамейку, и он сходит, ступая на нее; с этою [b] скамейкой за ним следует особый человек". "А еще его оберегают триста женщин, - рассказывает Гераклид Кимейский в первой книге "О Персии" [FHG.II.95], - днем они спят, чтобы бодрствовать ночью, ночи же напролет поют и играют на арфах при светильниках. Служат царю они и наложницы... [пропуск]... через двор мелофоров ("яблоконосцев"). Мелофоры - это его телохранители, родом все из персов, с золотыми яблоками на тупом конце копья, а числом их тысяча лучших, отобранных из "десяти тысяч бессмертных". Через двор их царь проходит пешком, [с] по сардийским коврам, на которые никто не смеет ступать, кроме царя. А дойдя до последнего двора, царь восходит на колесницу или садится на коня: пешим за пределами дворца его никто не видел. Даже на охоте его сопровождали наложницы. Трон, на котором он занимался делами, был золотой, а вокруг четыре малых золотых столба в драгоценных каменьях, и на них натянут пурпурный шитый навес".

9. Клеарх Солейский в четвертой книге "Об образе жизни" (Βίοι) [d] [FHG.II.304] рассказывает о роскошестве мидийцев, и как они в угоду этому набирают евнухов из соседних племен, а потом говорит, что и мелофоры заведены персами по примеру мидийцев - не только в отплату за понесенный от них гнет, но и в память об изнеженности, до которой пали в своей роскоши телохранители: {5} как пустая и лишняя забота о житейских благах даже копьеборцев может обратить в праздноборцев. И продолжает: "Если кто придумает для царя новое лакомство, того он награждает, [e] но себе этими наградами пищу не услащает, а ест ее один, себе на уме. {6} Не точная ли поговорка: "Кусочек за Зевса, кусочек за царя!". Харет Митиленский в пятой книге "Истории Александра" пишет [Scr. Η. Al. Magn. p. 117]: "Персидский царь до того дошел в своей роскоши, что в головах его опочивальни пристроена комната размером в пять постелей и в ней доверху пять тысяч талантов золота, под названием "царская подушка"; а в ногах другая комната, в три постели, и в ней три тысячи [f] талантов серебра, под названием "царская подножка". В опочивальне же над ложем висела золотая виноградная лоза, вся в дорогих каменьях (с гроздями из самых дорогих каменьев, подтверждает Аминта в своих "Переходах по Азии" [р.316]), а невдалеке стоял золотой кратер работы Феодора Самосского. Агафокл в третьей книге "О Кизике" [FHG.IV.289] (515) говорит, будто у персов есть даже "золотая вода": это семьдесят источников, из которых никому нельзя пить, кроме самого царя и его старшего сына, а кто выпьет из остальных, тому смерть".

{5 ...пали в своей роскоши телохранители... — Смысл этого аффектированного фрагмента, кажется, в том, что персидский царь на примере своих телохранителей напоминал покоренным мидийцам об их прежней роскоши и таким образом наказывал их за угнетение персов.}

{6 ...ест ее один, себе на уме. — Специальная награда заключалась в приглашении разделить трапезу с царем (ср. Ксенофонт. «Анабасис». 1.9.25).}

10. Ксенофонт в восьмой книге "Воспитания [Кира]" говорит [VIII, 15]: "Тогда они еще придерживались персидского воспитания и умеренности, хотя и восприняли одежду и роскошь мидян. Нынче же они с равнодушием смотрят на исчезновение персидской выносливости, зато воспринятую у мидян изнеженность сохраняют всеми силами. Впрочем, я намерен яснее показать нынешнюю изнеженность персов. [b] Во-первых, им уже недостаточно стелить себе мягкие постели: они ставят свои ложа ножками на ковры, чтобы те не упирались в пол, а утопали в этих коврах. Затем, они не только сохранили все блюда, какие прежде были изобретены для стола, но постоянно придумывают все новые и новые. Точно так же обстоит дело и с приправами; ведь они держат [с] даже специальных изобретателей для кушаний и приправ к ним. Кроме того, зимой им недостаточно прикрыть голову, тело и ноги - даже кисти рук они прячут в толстые рукавицы и перчатки. Наоборот, летом им мало тени от деревьев или от скал - специальные люди, стоя рядом с ними, создают им вдобавок искусственную тень". И далее он говорит о них следующее [19]: "Теперь у них на конях больше покрывал, чем на ложах, ибо они не столько думают о верховой езде, сколько о мягком [d] сидении для себя. [20] [Нынче же знатные люди держат на жаловании] всяких привратников, пекарей, поваров, виночерпиев, банщиц, слуг, которые подают кушанья и убирают со стола, помогают им при отходе ко сну и при вставании, наконец, косметов, которые подводят глаза, накладывают румяна и вообще совершают туалет своих господ".

11. ЛИДИЙЦЫ в своем роскошестве дошли до того, что первыми стали холостить женщин, - так пишет Ксанф Лидийский (или кто бы ни был сочинителем приписываемой ему "Истории", - Артемон из Кассандрии в сочинении "О собирании книг" [FHG.IV.342] называет ее [e] автором Дионисия Скитобрахиона и не считается с тем, что историк Эфор, полагал, что Ксанф жил раньше Геродота и служил ему источником). Во всяком случае, этот Ксанф пишет во второй книге "О Лидии" [FHG.I. 262], что лидийский царь Адрамит начал холостить женщин, чтоб они были ему вместо евнухов. {7} И Клеарх пишет в четвертой книге "Об образе жизни" [FHG.II.305]: "Лидийцы в своем роскошестве стали устраивать тенистые сады и парки, полагая изысканным, чтобы на них [f] не падал ни единый луч солнца. И до того дошли в своем неистовстве, что собрали жен и дочерей прочих жителей в некотором месте, названном потом за это "Непорочным", и там их всех изнасиловали. Под конец они так изнежились душою и обабились, что за это им пришлось терпеть над собою женщину-тирана из числа потерпевших, по имени Омфала. С нее-то и началось заслуженное наказание лидийцам, (516) ибо что такое насильство женщины, как не память о собственном насильстве! Буйная и неудержимая, чтобы отомстить за свои обиды, она предала городским рабам их господских дочерей и сделала это на том самом месте изнасилования; а потом согнала туда господских жен и тоже заставила спать с рабами. Оттого-то лидийцы, чтоб смягчить словом горечь дела, называют это урочище "Нежным объятием". Впрочем, не только в Лидии женщины свободно отдаются всякому прохожему, но и у западных локров, и на Кипре, и у всех народов, где дочерей отдают на священный блуд: видимо, это на самом деле память о былом насилии и отмщении. [b] Для лидийцев это отмщение пришло, когда восстал один знатный муж, пострадавший у них в царствование Мидаса. Этот Мидас, обабившись в своем роскошестве, лишь валялся в пурпуре или прял со служанками шерсть, а Омфала делила ложе с чужестранцами и всех потом убивала. Знатный муж расправился с обоими: Мидасу, оглохшему в своем отупении, он вытянул уши [наподобие ослиных], так что тот за бездумье получил имя [с] самого глупого животного, Омфалу же...". {8}