География Дальнего Востока России, края, сохранившего природную дикость, несмотря на множество, горнодобывающих предприятий, предстала перед Филатовым во всей красе. Это было почти как в кино, где режиссеры иногда применяют такой ход: накладывают кадры на географическую карту. Да и Филатов, в общем, воспринимал выпавшую на его долю дорогу не как путешествие, где уместно вести путевые заметки, завязывать знакомства, осматривать достопримечательности. Конечно, в иных условиях он непременно побродил бы по улицам Магадана... Не до этого ему было.

Начало октября выдалось слякотным, нездоровым; казалось, вирусы разных осенних хворей стаями парили в воздухе. Да и на попутки Филатову перестало везти: иные пролетали мимо по трассе, окатывая Филатова грязью, иные тормозили, но, как оказывалось, поворачивали не туда, куда надо было. Многие километры пришлось идти пешком – под дождем, по пустынной дороге, не зная, где в этот раз предстоит ночевать. Филатов жалел, что не сел на рейсовый автобус, который живо довез бы его до этого самого Сусулена.

Уже вторые сутки Филатов чувствовал себя отвратительно, вдобавок ко всему разболелась грудь – давало о себе знать ранение, ведь его так полностью и не залечили. Несмотря на уверения докторов, что оно неопасно, Филатов чувствовал сквозную дыру в теле, и время от времени грудь пронзал раскаленный прут боли...

Он заночевал в каком-то селе, в обшарпанной гостинице Когда получил ключ от тетки, сидевшей с таким видом, будто она тут всем делает одолжение, и вошел в номер, тараканы которые, видимо, считали комнату своим законным владением посмотрели на него как на идиота и спокойно вперевалочку разошлись по щелям.

Одно хорошо – в крохотной душевой, на удивление Филатова, текла из крана горячая вода. С наслаждением десантник помылся, подровнял отросшие бороду и усы и принял наконец человеческий вид, догадываясь, что там, куда он стремится, цивилизация существует только в зачаточном состоянии.

Вечером он отправился в ресторан, который днем служил столовой, но к семи часам наряжал столы в пожелтевшие пятнистые скатерти, а к обычному набору «ложка-вилка» добавлял аристократический нож. Репертуар здешних маэстро плиты и шумовки был настолько оригинален, что Филатов которому официантка, похожая на доярку при исполнении подала помятую бумажку, гордо названную «перечнем блюд» только удивленно покачал головой. На первое подавали «суп мол. из сух. мол. с овс.», на второе – «кот. по-колымски с гарниром «каша грешневая», на третье – «кофе раств.» О салатах было написано, что в наличии – «бурак, капуста и асорти» (с одним «с»).

Понимая, что выбора у него нет, Филатов решился заказать «кота по-колымски» в двух экземплярах.

Соскучившаяся по клиентам официантка обслужила его быстро. Но едва Филатов отправил в рот первый кусок котлеты, с трудом отделенный тупым ножом от ее основного объема, он понял наконец, что скрывалось под сокращением «кот.» Блюдо, которое в сочетании с «грешневой» кашей стоило ни много ни мало сто двадцать рублей с копейками, оказалось совершенно несъедобным, и несчастный кот, по всей видимости послуживший для него основой, явно не ел недели две, а гречка для каши была из серии «А я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле», о чем оскорбленный в своих лучших чувствах Филатов и поведал официанткам.

– А где мы вам лучшее возьмем? – искренне удивились они. – Вы же видите, к нам никто не ходит, мафии у нас нет, чего мы будем тут деликатесы разводить...

Пораженный такой безупречной логикой Филатов с трудом доел котлету, отодвинул тарелку и поднялся, злой, как голодная собака.

В номере, с наслаждением стянув с ног сапоги, Филатов плюхнулся в кресло, наполнил стакан и уткнулся в купленный Магадане детектив.

Утром, полечив головную боль известным способом, Филатов сдал номер, подождав, пока горничная с недоверчивым видом посчитает постельное белье, и вышел на трассу.

До Сусулена он не добрался. Октябрь, который на Колыме был вполне зимним месяцем, победил одинокого путника.

Попутный грузовик высадил Филатова на повороте и ушел сторону. Филатов пошел вперед, зная, что, если его не подберут, ночевать придется на свежем воздухе, при температуре ниже нуля. Запасливый Филатов нес с собой небольшой топорик – ему пришлось раз ночевать под открытым небом, и ломать ветки голыми руками он второй раз не хотел. Но, чтобы сотворить мало-мальски пристойный костер, нужно было поработать, а каждое движение отдавалось в груди болью.

До ближайшего поселения с игривым названием Стрелка было около двадцати верст – места, где деревни разделяло не больше пяти километров, остались в тысячах километров западнее. До цели же оставалось не меньше двухсот верст... И впереди, и за спиной лежала Колыма – дикое, необжитое место, где расстояния измерялись не так, как в центре страны, а десять к одному.

И тут повалил снег. Первый снег, который начался не с одиноких снежинок, а упал, как мраморная плита, и придавил дороге, ослепил, обездвижил. Пути не было. Филатов некоторое время брел, ничего не видя, надеясь на чудо.

Но чуда не происходило. И в конце концов совершенно замерзший путник свернул с дороги в просвет, между деревьями, направляясь к какой-то темной массе, принятой им за бревенчатую постройку. Когда он добрел до нее и уткнулся в невесть как оказавшийся тут стог сена, сохранивший в своей глубине тепло прошедшего лета, понял, что дальше не сможет делать и шагу.

Тут и застала его ночь.

И утро все не наступало, а когда наступило, Филатов так и лежал ничком в мокром стогу сена, на большой поляне, примыкавшей к дороге.

Филатов был в забытьи.

Глава 21

«Почему паутина? Откуда паутина? Уберите паутину!!!»

– Второй день мечется... – Женщина в черной до пят юбке подоткнула подушку под головой человека, лежащего на тулупе, постеленном на широком старинном сундукё в горнице. Пот крупными каплями стекал по лицу больного, тяжелое хриплое дыхание вырывалось из обметанных лихорадкой губ.

– Чего раньше не позвали? – недовольно буркнул фельдшер, пожилой мужик в поддевке, вынимая из потертого саквояжа коробку со шприцами. – У него же температура зашкаливает...

– Думали, оклемается. Я ему водки давала.

– Дура, он же при смерти! Еще часа три – и все, карачун. Где шприц прокипятить? У меня одноразовые кончились.

– В печке только, газу вторую неделю не везут...

Фельдшер выматерился, достал флакон со спиртом, протер иглу и приказал:

– Помоги перевернуть!

После укола он закатал на груди больного рубаху, намереваясь прослушать легкие, – и присвистнул, увидев след свежего пулевого ранения.

– Кого ж это к нам принесло-то?

– Да бог его знает! Ваня вчерась по сено ездил, что в Лесной Ложнице осталось, так этот в стогу был, без памяти. Говорит, чуть вилами его не проткнул – снегом-то все замело, не видно.

– А документы есть у него?

– Да вот, паспорт... В кармане был, сумку-то не трогали мы...

Фельдшер просмотрел документы:

– Не знаю такого. И пошто его в глухомань нашу занесло?

– Уж не знаю, Романович. Ты полечи его, сделай милость.

– Да уж полечу, куда ж я денусь. Только Турейке скажу, пусть проверит, кто такой этот товарищ. Ты смотри, Марья, я ему сильное лекарство вколол, должно подействовать. Вот таблетки, дай две штуки, когда в себя придет. Увидишь, не дай бог, помирать начнет – сразу ко мне, ясно?

– Ясно, Романович, спасибо Тебе.

– Да, и слушай, что он в бреду говорит, может, важное чего...

– Он про паутину все твердит...

– Ну, так на самом деле смела бы, а то вон какие лохмотья висят. Как в Африке...

С этими словами фельдшер деревни Вымь Павел Романович Лоскутов собрал саквояж и с достоинством удалился, оставив Марью размышлять о проблеме производства паутины африканскими пауками.

Тем временем Юрий Филатов впервые за последние двое суток заснул более-менее спокойно, только изредка постанывая во сне.

И вот наконец паутина перестала давить его. Она заняла свое исконное место в углу под потолком, Юрий же обнаружил себя лежащим под овчинным тулупом, да и под ним была овчина, которая, правда, не делала его ложе достаточно мягким. За окнами было сумрачно, но вечер это или утро, Филатов не знал.