Однажды, когда он думал, что она уснула в кресле, и готовился начать ее новый портрет, он с изумлением увидел, что передние ножки кресла обуты в высокие женские ботинки со шнуровкой зигзагом. Сперва он почел это шуткой и протянул руку, чтобы разбудить и побранить свою подругу. Но пальцы его встретили лишь кроваво-красную ткань обивки. Молодая девушка исчезла. Он принялся искать ее по всей мастерской и в уголке под скатом крыши, служившем им кухней. Заглянул даже под кровать и в шкаф — никого.

«Но не ушла же она без ботинок!» Однако, вернувшись к креслу, он увидел, на сей раз с ужасом, что слегка изогнутые ручки кресла одеты в черное, и признал длинные замшевые перчатки, которые девушка надевала для выхода в театр.

— Не нравятся мне эти шутки! — гневно вскричал он и стал ждать ее возвращения.

Но она не вернулась — ни в тот день, ни в последующие, и хотя он искал ее по всему городу, но нигде не нашел. Даже братья ее не знали, куда она подевалась.

Пришлось ему вернуться к себе; с грустью созерцал он красное кресло, которое все сильнее и сильнее зачаровывало его.

— Любовь моя, любовь моя! Где ты скрываешься?

Вдруг он услышал легкий вздох и заметил, что подлокотники из лимонного дерева приняли необыкновенно мягкий, соблазнительный изгиб. Они так и манили его усесться между ними, и он повиновался. Старинное кресло оказалось столь нежным, столь уютным, что он позабыл в нем всю свою печаль и сладко задремал.

На рассвете он проснулся и вновь отправился на поиски своей подруги по городу, в предместья, в окрестные деревни. Вернулся он домой поздно вечером, валясь с ног от усталости и мечтая лишь об одном — поскорее упасть в кресло, где он горько заплакал.

И вновь ему послышался тихий вздох, а когда он откинул голову назад, то заметил, что спинка кресла, доселе плоская, вздымается теперь двумя холмиками грудей. И как же нежна и податлива была эта любовно подставленная ему грудь, и как ласково зазвучал идущий прямо из сиденья голос, подобный голосу чревовещателя:

— Я здесь, возлюбленный мой!

Тогда он сунул в рот большой палец, как делал это во младенчестве, и безмятежно заснул.

Остановка в пути

Накормив кошку, она заперла дом и сунула ключ в условное место, под камень — для уборщицы или кого-нибудь из друзей.

Все кажется ей странно легким, все вроде бы в порядке. Только вот саквояж, который она несет сама, очень тяжел да ночь едва на исходе. Она бежит, боясь опоздать, и ей чудится, будто ее сапоги увязают в асфальте, вместо того чтобы твердо ступать по шоссе.

На вокзале она еле успевает вскочить в вагон. Следом заходит молодой человек. Поезд уже трогается, когда, подсаженная контролером, на площадку прыгает девушка с лыжами. На обоих молодых людях короткие пальто — из бежевой замши, из черной кожи. А на Розе манто из рысьего меха. Причудливые, очень броские украшения сверкают на шее, на пальцах, в мочках чуточку остроконечных, прозрачных ушей. Толстый белый свитер не слишком-то чист, она это знает. В саквояже есть другой, но ей нравится именно этот, с рисунком на плечах и по всему рукаву.

В купе сидят еще две дамы, одна пожилая, второй около тридцати: рыжая нависшая челка, один глаз больше другого, назойливый запах сирени. «Ох, уж эти женщины с их духами!» — негодующе думает она. Впрочем, она и сама надушена не меньше. «Просто кошмар! Что это со мной стряслось нынче утром… я ведь никогда не душусь».

Хорошенькая лыжница, вошедшая последней, улыбается другим пассажиркам. Ее черные волосы, причесанные на манер госпожи де Севинье, разделяет не очень четкий пробор.

Ночная Роза не улыбается в ответ. В поезде царит нездоровая жара.

За окном бледно-серый пейзаж стынет в снежной морозной тиши.

Она глядит на Рону: низкая вода течет еле-еле; что-то не видать на ней льдин нынешней зимой. Течение почти незаметно — можно подумать, это и не река вовсе, а сонная лагуна под зеленоватым покровом ряски; кое-где в нее впадают ручейки, курящиеся облачками пара, — здесь, в горах, есть серные источники.

Ее поражает вид креста среди занесенного песком сада. Мелкорослые фруктовые деревца не намного выше этого древнего деревянного распятия под двускатным навесом. «Смотри-ка, они оставили его прямо посреди сада! Может, раньше здесь было болото, и кто-нибудь…»

Она закрывает глаза, пытаясь уснуть. Ей мало пришлось спать последние ночи. В январе месяце Ночная Роза всегда ходит по балам. Ее всюду приглашают, ее любят. Она отличается неосознанной красотой, от которой у мужчин перехватывает дыхание, если уж они соберутся на нее посмотреть. Впрочем, и у женщин тоже, они все завидуют ей. Однако сама она считает себя уродиной. Этой зимой она много танцевала, много болтала с друзьями, пила, ела засахаренные каштаны и миндаль, улиток. Она всегда ест все вперемешку, не считаясь с порядком блюд, да и фруктовый сок вместе с самым сухим шампанским выпьет не задумавшись. Так же обстоят дела и с одеждой: джинсы под меховым манто, бабушкины драгоценности на грубошерстном лыжном свитере. Все это ужасно шокирует старых дам, однако господа мужчины только смеются.

И всегда у нее свежее личико, и всегда она весела и беззаботна. Она прямо-таки создана для любви, эта Ночная Роза.

Но вот уже с неделю ее, неизвестно почему, гнетет печаль; она плохо спит, просыпается на рассвете. Однажды к ней во сне явился мертвый брат. «Очень неприятно!» Сегодня утром ей кусок в горло не шел, она выпила только чашку чаю.

По дороге, параллельно рельсам, катит закрытый грузовик с красным фонарем и квадратными окошечками спереди. «Похоже на цирковой фургон; не удивлюсь, если его ведет клоун».

Молодой человек читает, темноволосая лыжница (она назвалась Стеллой) обменивается банальностями с рыжей дамой.

— Я лично предпочитаю Локарно, а не Лугано.

— А я отдыхала в Кране, но мне не понравилось. На этом курорте все очень богаты или корчат из себя богачей…

Старая дама слушает их беседу, Ночная Роза грезит наяву.

— Passaporto! [13]

На выходе из Симплонского туннеля ни малейшего признака тумана. Иногда бывает и наоборот — горы задерживают облака.

Спала она, что ли? Странное уханье последних бетонных опор, о которые разбивается ветер, вырвало ее из дремотного оцепенения. Изогнув шею, она пытается взглянуть на узенькую полоску неба между высокими скалистыми стенами. Небо безупречно синее.

— Я боялась, что таможенники полезут ко мне в чемодан, — говорит Стелла. — Вчера вечером я решила напоследок покататься при лунном свете, а вещи собрала в последнюю минуту, кое-как.

На итальянском вокзале Ночная Роза чуть не заблудилась. Ей был незнаком этот подземный переход (как быстро все меняется!), но впереди бежала юная лыжница в своих желтых брюках, с красными лыжами в руках, и она пошла за ней. Две другие дамы плелись где-то сзади.

Молодой человек остановился, чтобы купить сигареты. Ему-то уж известно, что времени у них предостаточно. Но вот наконец все пятеро спускаются по каменным ступеням и долго шагают по мрачному переходу. «Куда мы идем?» Они выходят к подземному вокзалу, где в темноте их ждет маленький поезд.

И снова они сидят вместе, в одном купе. Здесь холодно, горят только две лампочки. Ночная Роза, скучая, глядит в окно, на светящиеся часы; они показывают 9 часов 24 минуты.

Она переплетает пальцы, точно для молитвы. И сама удивляется этому жесту — она не молилась уже много лет. Разнимает руки, но тотчас сплетает опять — так им приятнее.

Поезд мягко трогается и летит навстречу дню, согреваясь на ходу.

Здесь, на равнине, круглой, как цирк, уже зажигаются огни; извилистые речушки, заросшие по берегам сурепкой, окутаны легкой дымкой. В окне проносятся луга, ивы, а вот сад с огородом, на шесте болтается целлулоидный голыш. «Весь розовый от холода…» Роза мигает, стараясь удержать слезы. «Мой ребенок родился мертвым в подпольной клинике; об этом никто не должен знать. А там… там просто огородное пугало». Она отворачивается.