— «Факир», на всякий случай вот координаты противника, вдруг «Центр» тупит… — и, не задумываясь, даю свои собственные координаты. — Начало открытия огня Ч — пятнадцать минут. — За пятнадцать минут мы успеем настреляться досыта, а затем либо отойдём, либо артиллерия нам уже ни чем помешать и навредить не сможет. — Всё, конец связи.

— Уходите! — подполковник Тарасов, превозмогая боль, приподнялся на правом локте. Это он о чём и кому? — Уходите!

— Нет, — отрицательно качаю головой, — тебя там уже ждут.

— Именно поэтому.

На моём лице искреннее непонимание.

— Да, именно поэтому, именно поэтому. Я давно в курсе. Но это не наши люди. — Да, он же говорил, как же я позабыл об этом?

— Прищепа, отход! Гришин, что со связью? — киваю на «Северок».

— Есть связь! — ответ звучит излишне бодро.

— Хорошо! — как же я устал! — Отход! — пот, до этого сочившийся с меня ручьями, уже, кажется, весь иссяк. Губы сухие и солёные. Остатки воды булькают в заброшенном за спину рюкзаке. Пить! Потом. Всё потом. — Отход! — это я командую конкретно замешкавшемуся со своим рюкзаком радисту.

— Не-е-е, командир, я остаюсь…

— Отход, сука, бля! — мне ещё тут на хрен чей-то излишний героизм! Только время моё отнимает! — Живо!

Гришин взглянул на меня и попятился. Рявк получился добрым, да и выгляжу я, наверное…

— Пусть уходят все! — Виктор кивнул на разведчиков, приготовившихся взять его, лежавшего на самодельных носилках (плащ-палатка и два тут же срезанных ореховых кола) и начал подниматься.

— Грузите! — у меня нет времени препираться.

— Отставить! — вот теперь в его голосе прорезались по-настоящему командирские нотки, а в руке снова его любимый КЯ. — Пусть все отойдут!

«Ах, ты, сучий потрох»! Я кивнул.

— Отойдите, хрен с ним… Как ты меня задолбал… — Отпущенное нам время таяло. Прочих раненых уже понесли. Подполковник поманил меня к себе, и когда я нагнулся, быстро сунул мне в свободный карман разгрузки пакет из лоснящейся коричневой бумаги.

— Не показывай никому! — горячечное дыхание опаляет. — Никому: ни командиру, ни даже лучшему другу, никому — это смерть. Никому! Слышишь, никому?! Потом, всё потом. Только выжди, два-три года… — он замолчал, захлёбываясь кровью. Мне бы остановить его, не дать самого себя вымотать до последних сил.

— Почему? — вместо этого я задал вопрос. Я имел право знать.

— Сейчас не время, передай…

— Нет! — моё «нет», звучит уже не так твёрдо, кое-что начинает до меня доходить. Но всё же… может проще отбить руку, обезоружить…

— Пойми, мне всё равно хана! — он пристально посмотрел мне в глаза. Он догадался о моих намерениях. — Только потом будет хуже, много хуже… Короткое молчание. — Мне что, застрелиться?…Глупо…

— Что в них? — настаиваю я, и он понимает, что я не отступлюсь.

— Документы, — (я усмехаюсь), — договора, контракты, фрагменты личного дела.

— Чьего? — ну почему же из него всё приходится вытягивать буквально клещами?

— Шамиля Басаева, — наконец он, кажется, решается раскрыть всё. — Здесь — бомба. Документальное подтверждение работы Басаева на одну из наших госслужб.

Я, кажется, догадываюсь, какую, а Тарасов продолжает говорить:

— Здесь подписи, фамилии, печати — всё подлинное.

— Что с того? — мне действительно непонятен весь сыр — бор.

— Их могут опубликовать. Что нанесёт сильнейший удар по нашему престижу и людям. Люди, подписавшие эти документы, всё ещё на службе. Это лучшие люди, просто тогда считалось, что так надо. Если документы выплывут, кто-то из них будет уволен или того хуже. Нам после этого уже не подняться.

— Тогда почему чехи этого не сделали? Не опубликовали?

— Это ему не выгодно.

— ??? — немой вопрос. Кому — Басаеву? Как это может быть не выгодно Басаеву? Тарасов посмотрел на меня и понял по моему лицу не заданный мной вопрос.

— Да, в первую очередь это не выгодно именно самому Басаеву.

— Почему? — я поражаюсь собственной тупости.

— Это — его страховка, гарантия собственной неприкосновенности. А для нас — это ключ к его смерти.

«Ключ к смерти», теперь я понимаю причину неуловимости террориста номер один. Действительно, неуловимый Джо — неуловимый, потому что его никто не ловит.

— Да, именно так, — он на секунду умолкает. — Он неприкосновенен. С его смертью всё это тут же стало бы достоянием мировой общественности. — Мне стало грустно. Мы сами создаём монстра, чтобы потом не знать, как от него избавиться. Его столько раз выводили из-под ударов и кто… А Виктор продолжал говорить: — Впрочем, в опубликовании этого документа не заинтересован вообще никто. Выгоднее держать нашу структуру на коротком поводке, чем устроить на неё травлю. В развернувшейся схватке могут ненароком и зацепить.

— Ваша цель? — времени почти не осталось.

— Уничтожить документы, как средство развязать себе руки в уничтожении Басаева.

— Так давайте сожжем их?

— Нет, — Тарасов устало улыбнулся, — там, он показал пальцем вверх должны быть на сто процентов уверены, что сожженные документы — подлинники. Я не эксперт…

— Ясно! — произнёс я, соглашаясь с его аргументами.

— Ты должен… — он посмотрел мне в глаза, я не стал отводить их в сторону.

— Кому передать? — от него на меня внезапно повеяло такой тоскливой безысходностью… что я временно отступил.

— Я… — тихий захлебывающийся кашель. — Потом тебя найдут. Они найдут тебя сами, дай только знать, что документы у тебя, но так, чтобы это было понятно лишь тем, кто в курсе… И не ошибись, не прими тех за этих…

— Бред!.. Как сообщить? Каким образом?

— Было решено так… — он снова закашлялся. — Придумай сказку, легенду, рассказ, что-нибудь… — Ты же поэт… — он, оказывается, знал обо мне действительно почти всё! — Опубликуй в газете, в интернете, не знаю где… они поймут…

«Опубликуй», — хм, легко сказать.

— Главное, не спеши! С этого дня за каждым твоим шагом, за каждым твоим действием будут следить. Запомни: два — три года.

— Но что-то же должно быть, чтобы меня поняли? — я склонился над раненым.

— Опиши в рассказе гриб… гриб-трутовик.

— Что? — я подумал, что он снова бредит.

— Опиши гриб-трутовик! — нет, это не бред, но теперь я окончательно понял, что выбор на меня пал отнюдь не случайно. Они рассматривали такой вариант, а может… А может даже сознательно шли к нему. — Он протянул руку и хлопнул меня по груди. — И не смотри, что там. Так у тебя, по крайней мере, будет шанс остаться в живых, если… — он не договорил, снова закашлялся, захлёбываясь кровью.

«Ну, уж дудки, если и ожидать внезапной смерти, то хотя бы знать, из-за чего. Но не сейчас, позже, когда граница Чечни останется за спиной»!

Он, наконец, перестал кашлять.

— А теперь… теперь мне надо остаться.

— Мы понесём тебя! — упрямства мне не занимать, бросать своих я не привык.

— Нет! — сталь натянутой струны ещё немного и лопнет, поранив собой окружающих. — Я должен остаться, тогда у тебя, — сказал и тут же поправился: — У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… — внезапно у него в руках появилась «корочка» — обыкновенное удостоверение личности — с первой страницы глядело молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». — У нас нет другого выхода…

Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчёт иного выхода. Прав, если только… если только всё сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но свёрток, вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.

— Хорошо. Мы только отойдём ещё немного и выберем позицию получше, — можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!

— Нет! — я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это всё равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», — мелькает мысль, но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждёт нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…