Джон Берли

Уайклифф разрывает паутину

Глава первая

Красивая светловолосая девушка выглядела весьма неуместно в приемной врача – она вся просто лучилась здоровьем.

Об этом подумал старик. Он разглядывал ее, опустив подбородок на изуродованные артритом руки, сжимавшие набалдашник трости. Старик уставился на нее бесцветными, лишенными всякого выражения глазами и вспоминал других девушек с такой же кожей цвета меда, покрытой легким золотистым пушком, девушек пышногрудых, чьи нежные и гладкие щечки цвели румянцем юности, девушек, превратившихся теперь в старух, а то и вовсе уже умерших.

Об этом же подумала женщина. Своей необъятной плотью в цветастом платье она заполнила одно из плетеных кресел; ее пластиковые пакеты с покупками заняли другое. Прижимая толстыми, в кольцах, пальцами кожаную сумочку к животу, она вперилась в девушку маленькими поросячьими глазками.

А эта молодая особа, казалось, не замечала их присутствия; она сидела в фокусе солнечного луча, проникавшего в приемную через высокое окно, и рассеянно листала журнал, при этом часто поглядывая то на свои часики, то на плотно закрытую дверь смотрового кабинета.

– Сам-то доктор в отпуску, – заметил старик.

– Да, знаю, – ответила девушка.

– А подменщик что-то больно медлительный.

– Да.

– Наверное, очень старательный попался. – Старческий смех походил на глухое кудахтанье.

Дама решила, что лед сломан, и сказала:

– Вы ведь дочка Рози Клемо.

Это был не вопрос, а почти обвинение.

– Да.

– Вы вчера бабушку схоронили?

– Да.

– Шикарные получились похороны. Я тоже ходила. Одних цветов сколько… Жаль ее. Хотя теперь-то она отмучилась. Сколько ей было? Восемьдесят или восемьдесят один?

– Восемьдесят.

– Для нее такой исход к лучшему. Столько страданий, прикована к постели… Я-то помню, Элинор преподавала в воскресной школе лет этак сорок тому назад. Мы с вашей несчастной матушкой были в ее классе.

Хильде все это ни о чем не говорило. Среди провинциальных сплетен она родилась и выросла, но они все равно навевали на нее скуку, были лишь безразличным фоном, сродни бормотанию радиоприемника, когда думаешь о чем-то своем. Вот как сейчас.

В окно она могла видеть гавань, блики света, пляшущие на воде. Туда легко можно было бы добросить камень, а кажется, словно это какой-то другой мир, от которого она теперь полностью отрезана.

Один из катеров уже вернулся и покачивался, пришвартованный у рыбачьей пристани. Это Питер Скобл. Он же ушел утром на промысел. Интересно, почему он уже здесь, мимолетно подумала она. Подобные мысли вместе с обрывками прочитанного в журнале скользили по поверхности ее сознания, а в глубине зияла пустота всепоглощающей тревоги. За этой дверью, на листке бумаги…

Дверь кабинета открылась, и из него вышел, зажав в руке рецепт, невысокий сухопарый мужчина в тельняшке. Он сдержанно поздоровался с очередью и удалился.

После этого ожидание стало и вовсе нестерпимым, но вот наконец прозвучало:

– Мисс Хильда Клемо! Заходите, пожалуйста.

Врач, молодой кудрявый блондин в белом халате, стоял на пороге.

Девушка проследовала в кабинет, дверь за ними закрылась.

– Вот ведь нахалка! – бросила вслед дама.

– Но прехорошенькая, – отозвался старик. – Прям не знаю, в кого она уродилась такая. Не в Клемо, это уж точно. Да и Рулы – тоже смотреть особо не на что.

Но женщина зациклилась на своем:

– Знаю, негоже плохо говорить о мертвых, но она вся в мать-покойницу. Та тоже больно нос задирала. И вообще, все Рулы такие, если уж на то пошло. Помню, их батюшка держал лавку на Чёрч-стрит. Деньги брал с покупателей, будто одолженье делал.

– Когда Джимми Клемо овдовел, я был уверен, что он скоро опять женится. В том смысле, что он тогда еще был хоть куда, а этой его дочурке едва четыре или пять исполнилось, – сказав это, старик закашлялся, потом достал смятый носовой платок и сплюнул в него. – Смех, да и только! Я всегда считал, что все женщины Клемо от природы на передок слабы.

– И Эстер тоже? – не без иронии поинтересовалась женщина.

– Эстер! – От изумления старик снова зашелся в кашле. – Скажете тоже, Эстер! Лично я охотнее положил бы с собой в постель мешок обглоданных костей. Да и набожна она слишком для таких дел. Католичка, понимаете ли… – он хихикнул. – Еще бы с такой внешностью не удариться в религию!

На какое-то время воцарилось молчание. Старик уставился невидящим взглядом в окно, а его собеседница принялась изучать плакаты о вреде курения, профилактике СПИДа и гриппа.

Женщина сказала спустя какое-то время:

– Джимми Клемо скоро разбогатеет на своем кемпинге. Говорят, это просто золотое дно.

– Да уж точно – получше будет, чем фермерствовать.

Женщина бросила взгляд на закрытую дверь.

– Однако долго он с ней возится…

– Он ее, извиняюсь за выражение, обследует. Я бы не отказался побыть сейчас на месте этого молодого доктора!

– Ну и развратный же вы старикашка, Вилли Проуз!

В конце концов дверь кабинета снова открылась. Хильда Клемо, не удостоив никого взглядом, прошла через приемную к выходу.

– Мистер Проуз, прошу вас! – провозгласил молодой человек в белом халате.

Портовые сплетницы пристроились рядком на одной из лавочек. Туристы и прочие отдыхающие бесцельно слонялись вокруг гавани, поедая мороженое и гадая, чем бы себя занять в этот день. В дальнем конце пристани она увидела Ральфа Мартина, задумалась на мгновение, потом решила пока с ним не встречаться и свернула в проулок, прежде чем он заметил ее.

Худоба делала ее выше, лицо казалось еще более загорелым в обрамлении волос соломенного оттенка. На ней были джинсы и облегающая сине-зеленая маечка без рукавов с надписью белыми буквами поперек груди: «Прогулочный баркас "Прибой"». Передвигалась она легкими, неспешными шагами молодой и сильной кошки.

Беременность… предродовой период… повивальная бабка… потуги… роды… кормление грудью… Или аборт. Она перебирала эти слова в уме и содрогалась. Даже подобные мысли вызывали отвращение.

Она пошла прочь от гавани через площадь, где располагались основные магазины их городка, а потом узенькой улочкой, где дома распахивали свои двери прямо на мостовую. Незнакомые прохожие оглядывались ей вслед, женщины не без зависти, мужчины с вожделением. Местные с ней здоровались, но она не отвечала на приветствия.

Ей живо припомнилась беременность сестры и рождение племянника: как тошнило Элис по утрам, как мучилась она несварением желудка, ее бочкообразная фигура и несносная раздражительность. Впрочем, не прошло и полгода после родов, а Элис уже вернулась к прежней жизни, бросив младенца на попечение Эстер. Та еще мамаша!.. Да если разобраться, что у Элис за жизнь? Лучше подохнуть, чем докатиться до такой жизни!

– Привет!

Это парень из ее школы, с которым она встречается на занятиях по некоторым предметам. Меньше чем через год им вместе сдавать экзамены за среднюю школу. Юнцу явно хотелось с ней потрепаться, но она отмахнулась от него. Господи, сейчас ли ей думать о глупых экзаменах!..

Она знала, как поступит, почти сразу странным образом смирившись с неизбежным. У нее даже было уже некое подобие плана. Первой, кому она сообщит новость, будет Элис: «Я беременна». Элис скажет Эстер, а уж Эстер придется взять на себя неприятную обязанность ошарашить батюшку. Сама же она расскажет Ральфу Мартину; не уйти от разговора с зятьком Берти; и еще от одного с...

По временам ее охватывало беспокойство, потому что, как ни хотелось ей избежать неприятных последствий, тоненький голосок внутри нашептывал: «Но если, несмотря ни на что, это все-таки случится…» И подсказывал ей голосок вовсе не покорность судьбе.

В одну из своих беспокойных ночей она поняла, что может предсказать, как будет реагировать каждый из них, даже что они будут ей говорить.