— А это что, по-твоему, умник?

Я выдернул руку и указал на две видеокамеры с дистанционным управлением, которые были отчетливо видны над раздвижными воротами. Камеры были не той модели, что сами нацеливаются на тебя и применяются на объектах строгого режима. Здешние крепились к стене скобами. Над объективом каждой из камер теплился красный огонек.

— Да что ты, в самом деле… — заныл Тигра, растягивая слова. — Они даже не направлены в нашу сторону. Слушай, они везде их понаставили. Они стоят двадцать фунтов штука вместе с батарейками. Это же туфта. Декорации, твою мать. Расслабься, а? Свет через минуту погаснет — можешь мне довериться.

Можешь мне довериться.Эта фраза ничем не хуже любых последних слов, например «Не учи меня, как менять предохранители, женщина». Классика.

Я нащупал первую передачу, и машина скакнула прочь из яркого света. Фары выхватили из темноты гору ржавых железных бочек и новые кучи обломков, состояние которых не позволяло определить их принадлежность. Металлические каркасы заросли травой и сорняками. Теперь нас подбрасывало на кочках пустыря, в свете фар мелькали клыки травы и мелкие кусты. Я плавно повел фургон по дуге, разворачивая его в сторону выхода. Когда мы закончили разворот, свет на свалке погас и Тигра сказал: «Ну что я говорил?»

Я остановил машину, но двигатель не выключил, делая вид, что так было задумано с самого начала.

— Чего ждешь? — спросил я.

— Ладненько, — пискнул он, снимая руки с приборной доски, за которую держался, пока нас швыряло на ухабах.

Мне было слышно, как он открыл дверь и крякнул под тяжестью двух первых мешков. Он отсутствовал с полминуты, потом вернулся за новой партией. За шумом мотора мне послышался всплеск, но я не был уверен.

Слева от меня прогремел еще один поезд с Ливерпуль-стрит. Одинокий пассажир клевал носом за ярко освещенным окном. Впереди, по ту сторону свалки, находился жилой комплекс. Почти во всех окнах горел свет. Из любого окна могли заметить, чем мы тут занимаемся.

Однако до нас никому не было дела.

Мы оставили фургон почти в том же месте, откуда взяли. Тигра сунул ключи в карман. В «Армстронге» он отсчитал мою долю, затем проделал свои обычные манипуляции — достал конверт с заранее наклеенной маркой и положил в него свои деньги.

— Куда? Опять в «Линкольнс-Инн»?

— Сегодня не туда, шеф. Сегодня мы поедем куда попроще. Подбрось меня в Стрэнд. ^[11]

Я покачал головой и запустил двигатель.

— Ты, случаем, не подворотничать собрался?

— Разнообразие — соль жизни.

— А также источник болезней.

В отличие от «Линкольнс-Инн», где некоторые обитатели палаток осели так давно, что им стали приходить приглашения подписаться на «Ридерс дайджест», район Стрэнда вплоть до Олдвича служил исключительно временным пристанищем. «Подворотничать» означало найти незанятую подворотню, в которой можно было разместиться на ночь со своим картонным ящиком или спальным мешком. Студенты Лондонской школы экономики называли этот картонный городок «своим», только что они в этом понимали? Студенты пытались организовать акцию протеста из-за того, что в пять утра машины для уборки улиц окатывали мостовую и витрины струями ледяной воды, но пять утра — нереальное время для сбора студентов. Как бы то ни было, народ из подворотен потянулся прочь… Одни ушли в Ковент-Гарден и с риском для жизни ночевали под стенами церкви Св. Павла — «актерской церкви», где проводились панихиды по тузам шоу-бизнеса и где актеры, сдерживая рыдания, лгали о других актерах, теперь уже мертвых. Сама церковь, вполне симпатичная, была тут ни при чем, просто ее облюбовала самая наглая банда алкашей в Лондоне. Они охотились на заезжих туристов, совмещая попрошайничество с угрозами, и не терпели вторжения чужаков в свои угодья.

Другие подались на Линкольнс-Инн-Филдз и попытались бросить якорь либо в постоянных местах у ограждения парка, где для защиты от ветра приходилось крепить палатки цепями к земле и прятаться за ярко-оранжевыми мешками из аварийного комплекта, привязанными к прутьям ограды, либо на нейтральной полосе посреди улицы вокруг беседки, или пагоды, или хрен ее знает, как она там называется. Такое делалось только от полной безысходности, потому что «платой за вход» обычно служил пузырь. Свою территорию обитатели беседки обороняли, вооружившись завязанными узлом полиэтиленовыми пакетами с лежалыми апельсинами, подобранными на задворках ресторанов. Они насобачились метать их, как безбашенные гаучо-болу. И если попадали, мало не казалось. Хорошо хоть не стреляли. Пока.

Третий миграционный поток двинулся через Хангерфордский пешеходный мост и пытал счастья на бетоне Саут-Бэнка. Оттуда через реку открывался вид на работающий даже поздно ночью парламент. Английский парламент — отец всех парламентов мира. Правительство утверждало, что на улицах Лондона обитало не более тысячи человек. Еще правительство утверждало, что спад миновал, инфляция затухает, жрать говядину не страшно и мы живем в обществе заботы о ближнем.

Куда бы ни разбрелись люди из подворотен, их исход длился недолго. Через несколько месяцев они начали кочевать назад и картонные коробки (особенно из-под массивной электронной аппаратуры) снова стали ходовым товаром.

— Тебе что, опять надо остановиться у почтового ящика?

— Если не затруднит, шеф, — ответил он, задрав ноги на стеклянную перегородку у меня за спиной. — Надо быть осторожнее. Я начинаю действовать по шаблону.

Я буквально затылком почувствовал его взгляд.

— А может быть, у тебя просто глаз острее, чем у других, — добавил он.

Я пожал плечами:

— А что такого? Ну не хочешь ты таскать с собой пачку денег, ночуя в подворотне, — разумное решение. Вот и кладешь их на свой счет в швейцарском банке. Мне-то что за дело?

— Неужели тебе не интересно? Врешь. Наверное, интересно.

— Меня интересует только один вопрос, Тигра. Почему ты так любишь играть у людей на нервах? Это что, какая-нибудь чумовая кришнаитская философия? Решил защитить диссертацию по банным листам?

— Я думаю, это определенная реакция, — весело откликнулся он. — Большинство людей, с кем я ездил, уже во второй поездке валили меня наземь или несли по кочкам мою личную жизнь.

— Меня ты всего лишь удивляешь, — сухо заметил я.

— Ах, мистер Ангел, — он театральным жестом прижал руки к сердцу, — я-то думал, вам нет никакого дела. Хуже того — я думал, вы меня даже не замечаете.

— Тебя трудно не заметить, Тигра, но в наше время, кажется, уже придумали лекарство, которым это лечат.

— Иногда, мистер Крутой, вы бываете так язвительны. А с Тигрой следовало бы дружить, потому что Тигра станет знаменитостью.

— Обещай, что не забудешь о нас, ничтожных людишках.

Я остановил машину у почтового ящика. Тигра немного подумал, потом вышел, оставив дверь «Армстронга» открытой, чтобы я не мог уехать. Я вновь проследил за ним в зеркало заднего вида. Тигра опустил конверт с деньгами и поспешно засеменил назад.

— Домой, Джеймс, проведем еще одну ночь под звездным небом. И не смотрите столь осуждающе, мистер Ангел. Мне даже отсюда видно выражение вашего лица.

— Ты путаешь осуждение с полным пофигизмом.

— Ну-у, опять за свое.

Его фигура мелькала в зеркале заднего вида — он устраивался на откидном сиденье за моей спиной. Я почувствовал его руку на плече.

— У нас с тобой много общего, Ангел.

Я прикинул, не новая ли это подначка, и если так, то как лягнуть его побольнее, не потеряв работу.

— Помимо нужды в деньгах и кислорода внутри этой машины, общего у нас ничего нет.

— Нет, есть. Братья по оружию — вот мы кто. Подтачиваем систему каждый по-своему. Живем в полную силу.

— Ты — может быть. Я, ввиду состояния моих финансов, живу на одну десятую мощности.

— Хватит хныкать, старая кокетка! Признайся: если бы ты был моего возраста, то вел бы такую же жизнь, как я. Мы оба безответственны ради идеи, как таковой.