Партийная организация давала торжественный прием в честь иностранной делегации. На встречу была отправлена тщательно отобранная группа местных политиков, научных работников и военных. Я удивился, увидев на приеме одного ученого, которого хорошо знал по университету. Он был единственным оставшимся в живых представителем почтенной семьи, полностью истребленной во время чисток. Много лет ему пришлось провести в лагерях, и лишь совсем недавно его реабилитировали.

Произнесли официальные речи, подняли положенные тосты, и атмосфера сразу же стала более непринужденной. Гости встали из-за банкетного стола. Официанты с трудом двигались в плотной толпе, разнося на подносах напитки. Фотографы окружили распорядителя банкета, который представлял друг другу наиболее важных гостей.

Остальные тем временем начали обмениваться значками с национальной и политической символикой. Этот ритуал, по мнению Партии, должен был символизировать дружбу и взаимопонимание.

Один из гостей подходил к другому, доставал из кармана значок и пришпиливал его к лацкану пиджака нового знакомого. В толпе я увидал того самого ученого, который занимался тем, что прикреплял к пиджакам партийных функционеров прямо по соседству с высокими правительственными наградами круглые золотистые значки. Я уже собрался было уходить, когда увидел, как мой знакомый приобнял за плечи одного из самых прославленных в стране маршалов. Наклонившись к сверкающей орденоносной груди полководца, он пришпиливал булавкой золотистый значок к его кителю.

Я подошел к маршалу, чтобы рассмотреть значок получше, и непроизвольно отшатнулся: это был не значок, а упаковка с презервативом иностранного производства. Кондом был обернут в золотистую фольгу, по краю которой шла надпись с названием фирмы-производителя.

По пути к выходу я обозревал результаты деятельности ученого: почти все партийные и государственные сановники прогуливались с презервативами на лацканах. Я сообразил, что только дома, снимая с пиджака значки, они обнаружат подмену. Оставалось только догадываться, вспомнят ли они, кто их так разукрасил, и какова будет их реакция.

Студенческий союз решил наказать меня за недостаток рвения. Партийная организация и университет одобрили решение союза. Мне предстояло провести четыре месяца в качестве лектора-ассистента в новом госхозе.

Ехать предстояло долго. В купе поезда я оказался еще с тремя попутчиками. Это были выпускники института планирования экономики, радостно ехавшие навстречу своим новым обязанностям: им предстояло руководить освоением целинных земель.

Госхоз состоял из нескольких коллективных хозяйств и двух экспериментальных откормочных комплексов, связанных недавно построенной дорогой. Всем этим заправляла местная парторганизация. Работники проводили шесть дней в полях, управляя современными сельскохозяйственными машинами, а по воскресеньям сидели в классах, слушая лекции по политическим и социальным предметам.

Я сразу понял, что своим здесь не стану. На меня смотрели с подозрением и часто пытались выяснить, на какую секретную службу я работаю. Мои лекции работники посещали, поскольку этого требовали правила, но слушали меня враждебно-вежливо, тщательно демонстрируя отсутствие всякого интереса. Когда я просил задавать вопросы, ответом мне было каменное молчание. Я знал, что занимаюсь абсолютно бессмысленным делом, но мне требовалось провести здесь четыре месяца, и другого выхода не было. Мне не удалось ни с кем подружиться или хотя бы просто завести приятельские отношения. Свободное время я посвящал подготовке к экзаменам и написанию отчета о прочитанных лекциях.

За все недели, которые я провел в госхозе, только одно событие вызвало, пожалуй, всеобщий интерес. К нам приехала труппа государственного цирка. Представления планировалось давать несколько дней подряд, чтобы их смогли посетить работники даже с самых отдаленных участков. Программа была насыщенной: танцоры, клоуны, гимнасты на трапеции, наездники, жонглеры, канатоходцы и укротители диких животных. Зрители принимали цирк с восторгом: в зале постоянно аплодировали и бесконечно вызывали артистов на бис.

Один из номеров мне особенно понравился: молодая акробатка работала на трапеции с недюжинным мастерством и ловкостью. Девушка проделывала все обычные для этого жанра трюки, а в самом конце представления выполняла одно гимнастическое упражнение, в котором демонстрировала необыкновенную гибкость. Казалось, что все ее тело сделано из одного куска пластилина, такой сложной была поза, которую принимала девушка. Каждая клеточка ее тела излучала при этом легкость и силу. Наблюдая за ней, я понимал, насколько я негибок и медлителен.

Выглядело это так: девушка стояла в ярких лучах прожектора, слегка раздвинув ноги и положив руки на бедра. Затем, под все убыстряющийся аккомпанемент оркестра, она становилась на цыпочки. Подняв руки вверх, девушка выгибалась, подобно пружине из закаленной стали. Луч прожектора следовал за ее головой, которая откидывалась все дальше и ниже. Вскоре голова показывалась у девушки между колен. Яркий луч прожектора играл на каштановых волосах, стянутых в тугой узел. Зрители замирали, затаив дыхание: они догадывались, какая сила требуется для того, чтобы удержаться в этой позиции, и ждали, что девушка вскоре распрямится и вернется в исходную позицию. Но каким-то чудом она сгибалась еще сильнее, и вскоре прожектор уже выхватывал из темноты ее блестящие глаза и улыбающийся рот: девушка, просунув голову между ног, выгибалась так, что ее лицо появлялось перед зрителями на уровне низа живота. В этом положении она удерживалась какое-то время.

Оркестр тянул гипнотический, вибрирующий аккорд, усиливавший транс, в который погружалась оцепеневшая публика. Затем девушка слегка прогибала ноги вперед, лицо ее внезапно исчезало, и, прежде чем кто-нибудь успевал сообразить, что произошло, гимнастка уже возвращалась в исходную позицию, раскинув руки так, словно раскрывала объятия навстречу сотрясавшим воздух аплодисментам. Она стояла, купаясь в порожденных ею же за минуту до того энергии и напряжении. Я почувствовал, как во мне растет неукротимое желание.

Я наблюдал это представление три вечера подряд. В программе я прочитал, что девушка провела в цирке всю свою жизнь и обучалась гимнастике и акробатике у своих родителей, которые также были талантливыми исполнителями.

Гастроли должны были продолжаться еще три дня. Я решил, что попытаюсь встретиться с этой девушкой. Я знал, что это будет непросто, поскольку циркачи держались особняком и у меня не было ни малейшего повода для того, чтобы напроситься к ним в гости. К тому же ни участники труппы, ни госхозное начальство не приветствовали подобные контакты.

На следующий день давали обед для артистов цирка и бригадиров госхоза, дабы те и другие смогли обменяться тостами и произнести речи, восхваляющие вклад, вносимый ими в жизнь народа под руководством Партии и правительства. Когда появились артисты, я ухитрился подойти к девушке и пригласить ее за стол на соседнее со мной место. Слева от нее была стена, а с другой стороны сидел я. Место справа от меня занял пожилой бригадир.

Гимнастка сидела рядом со мной с потупленными глазами, словно позабыв, где и почему находится. Руки ее лежали на коленях, и она беспрестанно ими двигала, сплетая и расплетая пальцы, словно паралитик, выполняющий специальные упражнения. Спустя какое-то время она все же расцепила пальцы, подняла руки к груди, провела по своему бюсту и, наконец, уперлась ими в бока, широко расставив в сторону локти и прогнувшись назад.

Я огляделся по сторонам. Артисты явно чувствовали себя не в своей тарелке и все время ерзали на жестких деревянных стульях. Представители коллектива госхоза, привычные к таким обедам, безразлично восседали за столом. Я осторожно повернулся к девушке.

Очевидно, и она подвинулась ко мне, потому что я почувствовал, как ее бедро прижалось к моему. Я посмотрел через стол на оратора и сделал вид, что внимательно слушаю речь. Тогда давление на бедро перешло в серию мягких толчков. Я покосился на девушку: она сидела прямо и все время то разводила колени, то сводила их вместе так сильно, что на них белела кожа.