– Я бы хотел послать в подарок коробку хороших конфет, – говорю, подойдя к стойке.

– Понимаете, сегодня воскресенье… – нерешительно отвечает женщина на английском, который ничуть не лучше моего.

– Верно. Но у человека, которому я хочу сделать подарок, именно сегодня день рождения.

Хозяйка кладет тряпку, которой вытирала кофеварку, и кричит в соседнее помещение:

– Эрик!

Потом добавляет:

– Я своего малого пошлю. Какие вам конфеты?

– Что-нибудь очень хорошее.

Оттого что конфеты потребовались очень хорошие, женщина становится сговорчивее. Она снимает с полки три-четыре большие коробки и начинает рассказывать о достоинствах каждого лакомства в отдельности. В этот момент в кондитерскую врывается «малый». Это разбитной двенадцатилетний сорванец со вздернутым носом. Выбрав коробку дорогих конфет, я сообщаю курьеру-практиканту самые необходимые данные:

– Господину Тодорову, Нерезегаде, тридцать пять. Не знаю точно, на каком этаже, потому что он там поселился недавно, но квартиру вы сами найдете.

– Найду, не беспокойтесь, господин, – отвечает курьер-практикант с уверенностью, которая меня радует.

Как гласит моя поговорка, «День без Сеймура – потерянный день». Но в последнее время в моем календаре таких потерянных дней не бывает. Даже в воскресенье, которое по христианскому обычаю считается днем отдыха, Уильям пригласил меня после обеда к нему в гости.

Чтобы отомстить за эту любезность и пораньше ретироваться, я являюсь к нему уже в два часа. Только моя надежда нарушить послеобеденный отдых американца не оправдалась. Открыв мне, незнакомый слуга провожает меня в столовую, обставленную редкой, старинной мебелью, о существовании которой в этой большой и унылой квартире я даже не подозревал. Грейс и Сеймур еще за столом, только что подан кофе.

– О, вы как раз вовремя! – радушно встречает меня хозяин. И обращается к слуге: – Питер, принесите еще кофе и коньяку.

Сажусь за стол, за которым могла бы разместиться еще добрая дюжина людей, и тут же включаюсь в общее молчание. Меня лично молчание никогда не гнетет, особенно если у меня перед глазами такие шедевры, как висящие на стенах столовой натюрморты голландских мастеров: дичь, виноград, персики, апельсины.

– Кулинарная живопись… Гастрономическая лирика… – бормочет Сеймур, заметив мой интерес к картинам.

– Мифы алчущего желудка, – добавляю я.

– Совершенно верно. Поскольку буржуа не может постоянно набивать свою утробу, он это делает визуально. Убитый заяц и бифштекс превращаются в эстетический феномен.

Бесшумно возникает Питер с серебряным подносом и ставит передо мной кофейник и бутылку «Энеси». Его мрачный вид и бесстрастный, словно лишенный жизни взгляд прекрасно гармонируют с окружающей обстановкой.

Обряд кофепития завершается в полном молчании: каждый занят своими мыслями либо старается разгадать мысли других. Грейс и сейчас в своем ослепительном летнем туалете, но держится очень официально.

– Этот стол такой широкий, что, сидя за ним, разговаривать можно только по телефону, – бросает Сеймур. – Давайте-ка лучше перейдем вон туда, а?

После короткой групповой экскурсии из комнаты в комнату мы попадаем в библиотеку. Тут же снова возникает Питер с подносом, ставит на столик бутылки, ведерко со льдом, содовую воду и удаляется. Грейс хочет последовать за ним, но в этот момент Сеймур берет лежащий в кресле том в кожаном переплете и спрашивает у нее:

– Откуда вы вытащили эту книгу?

– Это я ее вытащил, – говорю.

Грейс уходит, а Сеймур не спеша перелистывает книгу.

– «Опасные связи»… Вы для меня ее приготовили или для Грейс? – усмехается он и бросает книгу на диван.

– Думаю, что она в какой-то мере касается всех нас, но больше всего меня.

– Значит, вы считаете, что наши связи опасные?

При этих словах Сеймур делает выразительный жест, указывая на меня и на себя.

– А вы как считаете?

– В таком случае вы что, ждете удобного момента, чтобы их прервать?

– Вы прекрасно знаете, чего я жду, Уильям: когда наступит опасная фаза.

– Ясно. Значит, вы исследуете развитие опасных связей до момента, когда они действительно становятся опасными. Только это ведь неполное исследование, Майкл.

Сеймур кладет в свой бокал лед, наливает немного виски, добавляет содовой, затем усаживается в кресло и закуривает. Я тоже сажусь в кресло и закуриваю с таким беспечным видом, словно только что сказанное всего лишь пустые слова.

– Видите ли, Майкл, – снова подает голос мой собеседник после того, как сунул сигарету в угол рта. – Если в этом мире есть человек, которого вам не надо бояться, то это я.

Он переносит на меня взгляд своих прищуренных глаз и даже чуть открывает их, чтобы я мог оценить его искренность.

– С чего вы взяли, что я боюсь вас, Уильям?

– Боитесь. Может быть, не меня лично, а чего-то такого, что, вам кажется, связано со мной. И раз уж мы вплотную подошли к теме «опасные связи», оставим в стороне эротическую литературу и перейдем к разведке.

Не возражаю. Да и что бы я мог возразить, кроме того, что тема вносится в повестку дня несколько преждевременно, по крайней мере с точки зрения моих собственных интересов. Сеймур жмет на все педали, учитывая только свои интересы, но не мои.

– Мне известно, кто вы такой, Майкл, – позвольте мне по-прежнему так вас называть, а не вашим настоящим именем. Вы тоже, вероятно, уже догадываетесь, кто я. Не знаю только, догадались ли вы, что заботы о вас вначале были возложены на других лиц, на рутинеров, которые могли все провалить и лишь скомпрометировать вас безо всякой пользы перед вашими органами. Я вмешался уже…

– А что вас заставило взять на себя этот труд?

– Две причины. Первая, как вы сами можете догадаться, чисто служебного порядка: я исходил из того, что вы не просто человеческий материал, который может послужить лишь жалким объектом грязной провокации, а нечто большее. Поэтому я твердо решил не допустить, чтобы эти дураки Хиггинс и Берри втянули вас в грязную историю…

Сеймур вынимает изо рта сигарету и пьет виски.

– Что касается второй причины… то я позволю себе признаться, не боясь ваших насмешек, что вы с самого начала мне очень понравились. И надеюсь, я не ошибся в вас: мы с вами очень подходим друг другу и отлично друг друга понимаем, Майкл.

– Вы уверены? Я что-то не припомню ни одного случая, чтобы по какому-нибудь вопросу мы пришли к взаимопониманию.

– Единство достигается при наличии двух противоположностей. Это же ваш принцип, если не ошибаюсь?

– Да. Только мы его формулируем несколько иначе.

– Тогда считайте, что это мой принцип. Терпеть не могу людей, которые во всем со мной соглашаются. Мои мысли и без того мне достаточно приелись, чтобы их еще слышать от других. И потом, зачем мне другая такая же голова, если своя на плечах? Наоборот, я испытываю потребность в человеке с вашими мыслями и вашими познаниями.

Собеседник особенно подчеркнул последнее слово, ноя я делаю вид, что не заметил этого.

– Вы уже знаете, как я смотрю на всякие там иллюзии, как-то: «патриотизм», «верность», «мораль». Но поскольку для вас они пока что не иллюзии, то нелишне напомнить вам, что если в человеческой деятельности есть какой-то хотя бы ничтожный смысл, то состоит он в том, чтобы спасти человечество от катастрофы.

– Благородная задача, – соглашаюсь я.

– Именно этой задаче я и служу, хотя и не прибегаю к громким словам. К сожалению, в настоящий момент вы знаете о нашем мире гораздо больше, чем мы о вашем. А это ведет к нарушению равновесия и, следовательно, чревато многими опасностями. Только взаимный обмен информацией способен предотвратить неожиданность, сиречь катастрофу.

– А я думал, что разведывательное управление все знает, что для него нет нераскрытых секретов.

– Вы-то едва ли так думаете, но беда в другом – в том, что некоторые люди в самом управлении уверены в этом. Опасная иллюзия. Не хочу сказать, что мы не располагаем ценными сведениями, однако многие из них давно устарели. А ведь, согласитесь, крайне рискованно предпринимать какие-либо действия, основываясь на устаревших сведениях.