Причем это ведь образ прямо противоположный Монте-Кристо. Один — жлоб. Другой — супер-изысканный аристократ. Его воспитанная жестокость совершается из-под полуприкрытых глаз не своими руками. А этот — безобразно откровенен, бесстыден в своей жестокости. Абсолютно бессовестен. И с радостью исполняет акт насилия лично. Так что между ними нет ничего общего, кроме… сущности!.. Они оба по накалу страстей, по эмоциональности стоят почти на вершинах литературных героев. Так, по крайней мере, мне кажется. Они оба — борцы за справедливость, которую каждый из них понимал совершенно по-своему. Они оба, стремясь к справедливости и правде, считали себя орудием Божьим. И оба были убийцами. Оба сеяли смерть. Монте-Кристо делал это в узком кругу людей, а на плахе у Симона лежало человечество, из которого он выбирал, кому жить, кому не жить… И оба образа Виктор сделал феноменально! Лучше никто не играл и не сыграет эти роли! Это шедевры актерского мастерства!»

Думается, здесь режиссеру присущ некий за-хлест в определениях. Сравнивать двух этих героев не только неправомерно, но попросту невозможно — для Симона не может существовать никакого ощущения себя «орудием Божьим», потому что в мире, где он живет, действует и принимает решения, Бога нет по определению, как нет и не может его быть при господстве коммунистической морали. Он, скорее, сам мнит себя Богом и опьянен этой возможностью решать, кто какой участи достоин. Кстати, именно это ощущение опьянения властью Виктор Авилов сыграл на редкость выразительно и убедительно.

В роли Симона Виктор, скорее всего, использовал тот опыт, который все мы получили в подростково-юношеском возрасте. Ведь самое парадоксальное заключается в том, что в жизни каждого из нас был (при любом воспитании!) период горячей веры в проповедуемые государством идеи светлого будущего, необходимости борьбы со всем враждебным, наслаждения тем, что мы — «счастливые нищие». Тем богаче духом своим…

Глаза Симона-Авилова буквально горели жаждой счастья для всех и сразу. Вернее, не для всех, потому что слишком много врагов притаилось под маской «своих» — для избранных, для тех, в кого он верил почти так же, как в светлое будущее. Авилов раскрывал в своем персонаже фанатизм отнюдь не только в том страшном проявлении, о котором вспоминал Юнгвальд-Хилькевич: для артиста и его персонажа фанатизм существовал и с другим знаком — безграничной преданности идеалам, несокрушимой веры в то, что светлое будущее уже на пороге. Для этого, для его приближения, и трудился Симон не покладая рук, готовый и на самую грязную работу, лишь бы скорее пришло оно…

В неопубликованном интервью Авилов говорил о фильме «Искусство жить в Одессе»: «Это же наша история. Ведь сколько было обманутых, оголтелых фанатов, преданных делу, которых самих же в 37-м и грохнули… Я вот предполагаю судьбу, например, такого героя: вот сейчас он стрелял, а через годы и его могли также грохнуть. И в принципе получается, что он жестоко обманут. Но и виноват в том, что других обманывал. А ведь изначально нас всех обманули… Сейчас-то любого из них мы можем судить… Изначально все виноваты. Бога забыли. Все мы грешны в разной степени перед Богом, перед людьми. Естественно, что я бы такого человека не полюбил. Но здесь просто профессия. Нужно делать фильм…»

Видимо, Юнгвальд-Хилькевич увлекся Авиловым всерьез — в своем телевизионном фильме «Мушкетеры двадцать лет спустя», снятом на Одесской киностудии в 1997 году, он дал артисту роль Мордаунта, сына миледи Винтер, который мстит мушкетерам за гибель своей матери. Многие заговорили о том, что Авилов снова воплощает в фильме Юнгвальда-Хилькевича мстителя, повторяя в каком-то смысле графа Монте-Кристо; другие же считали, что после роли благородного и справедливого мстителя Авилов получил роль мстителя неблагородного, фактически просто убийцы.

В одном из интервью Виктор Авилов отвечал: «Мне тогда Юнгвальд-Хилькевич дословно сказал: „Витя, вот ты должен себе уразуметь одно: четыре проходимца убили твою мать! Вопросы есть? Вопросов нет!“ Так что с точки зрения Мордаунта его месть — вполне справедливая. Наверное, он не мог поступить иначе. А вообще есть такой закон театральный: играя злодея, ищи в нем доброе, и наоборот». Дело здесь было даже не столько в добром, сколько в праведном — Мордаунт не может по-доброму отнестись к тем, кто жестоко убил его мать, оставив его сиротой. Пусть мать была не всегда благородна и честна, но она была дьявольски умна и столь же дьявольски красива. А кроме всего — это была его мать… И мстить за ее смерть казалось Мордаунту естественным движением души, естественным сыновним долгом.

Не случайно на реплику корреспондента: «Можно подумать, что миледи была ангелом во плоти! Свою казнь она заслужила!» — Виктор Авилов ответил спокойно и убежденно: «Не суди да не судим будешь!» Он не мог отнестись однозначно и просто к такому герою, как Мордаунт, во-первых, потому что ему совершенно неинтересно было играть тупого убийцу; во-вторых же, потому что Мордаунт мстит за мать, а мать — это святое…

Не думаю, что эта роль представляла для Виктора Авилова какие бы то ни было трудности — разве что только физические. А та цепочка убийств, из которых соткан этот образ, зловещий облик и хриплые, отрывистые интонации были ему уже отчасти привычны по киноролям. «Человек мрачной биографии», как называет его кардинал Мазарини (Анатолий Равикович), Мордаунт и пронизан насквозь этой мрачностью — если и появляется порой на его лице какое-то подобие улыбки, это, как правило, гримаса. Но все-таки Виктор Авилов предстал в фильме «Мушкетеры двадцать лет спустя» не записным злодеем, а человеком, который мстит за то, что его лишили детства, любви матери, всего, что наполняет жизнь и дает ей определенный смысл. Он — не безжалостный убийца, он мститель за святыню — мать. Первой его жертвой становится лилльский палач, который когда-то отрубил голову миледи. Но Мордаунт понимает, что палач был просто исполнителем, он должен наказать тех, кто решил судьбу женщины и привел приговор в исполнение. Этот человек в сером плаще и серой шляпе не знает ни сострадания, ни сочувствия — он одержим ненавистью к тем, кто убил его мать. И никакие доводы лорда Винтера, его дяди (Арнис Лицитис), спросившего Мордаунта: «Знаете ли вы, что это была за женщина?» — не могут привести к отказу от мести. При первой же возможности Мордаунт убьет выстрелом в спину лорда Винтера, потому что смысл его жизни — месть. Он так и скажет позже мушкетерам, уверенным в том, что Мордаунт погиб в морских волнах: «Я не мог умереть, потому что не выполнил своей миссии». И этот неистребимый «змееныш», как называют его Арамис (Игорь Старыгин) и Атос (Вениамин Смехов), будет жить вопреки всему до самого конца, пока не проткнет его насквозь мушкетерская шпага…

Ничего выдающегося ни в фильме, ни в роли Виктора Авилова не было — была лишь убежденность, ярко выраженная артистом в характере персонажа, а потому Мордаунт не вызывал ни ненависти, ни презрения. Он вызывал, скорее, жалость — этот роскошно фехтующий, стройный, изящный молодой человек, положивший свою жизнь на столь неблагородное дело, как месть. Впрочем, речь шла о мести за мать…

О кино Виктор Авилов вообще в своих интервью распространялся мало, но, конечно, назначение искусства было для него скрыто именно в совершенствовании человеческой души, поэтому такие роли, как Платон Андреевич, граф Монте-Кристо и даже Мордаунт, давали актеру не только профессиональный опыт, но и пишу душе, жаждущей мудрости, самопознания. Какой бы превосходной ролью ни был Симон в «Искусстве жить в Одессе», душе Авилова он не мог быть близок. Романтические, инфернальные герои обладали для артиста невероятной притягательностью — в них он раскрывался неожиданно и очень интересно.

К сожалению, только в театре…

Первые киноопыты убедили Виктора Авилова в том, что искусство это, конечно, увлекательное, но до театра ему далеко. В цитированном уже интервью он признавался: «Кино для актера вообще не искусство, это дрянь и халтура. Вот сейчас я выйду на сцену и без дублей три часа отработаю. И если где-нибудь ошибусь — это мой прокол. А в кино если ошибусь, то эпизод переснимут, еще девять дублей сделают и выберут лучший…»