Справедливо писал в статье «Искрящиеся кремни», посвященной феномену Театра на Юго-Западе, Лев Аннинский: «Гамлет… выходит из рамок традиционного гамлетизма: он не колеблется, действовать или не действовать; он не выбирает; он сам выбран. Это не расслабленный умственным ядом мечтатель, знакомый нам по привычным трактовкам Шекспира, это человек, отлично знающий, что надо делать, и готовый к действию. Виктор Авилов играет в Гамлете современные психологические реакции, современное нетерпение, современную горечь, современное взрывное достоинство. Кое-где чувствуется у Авилова полемика со Смоктуновским, кое-где — опора на Высоцкого с его хриплым голосом и заводным нравом».
Что касается сравнения с Владимиром Высоцким — об этом уже шла речь и здесь останавливаться на этом не будем, а вот мысль о полемике со Смоктуновским представляется чрезвычайно интересной, хотя она не находит развития в статье Л. Аннинского.
Гамлет Иннокентия Смоктуновского в фильме Григория Козинцева был мощным и ярким принцем Датским принципиально другого поколения. Рефлексирующий интеллигент, философ, каждый свой шаг, каждое движение души подвергающий пристальному анализу, он страдал, но это были муки больного, занедужившего интеллекта, в то время как у Авилова мы ощущали муки разодранного в кровь сердца. Полемика сводилась в конечном счете к естественному противопоставлению «отцов» и «детей» — в 1980-е годы на смену интеллектуальным, анализирующим, «раненным в мозг» (как говорит другой герой Шекспира, король Лир) «отцам-шестидесятникам» пришли и утвердились страдающие, экзальтированные, не умеющие анализировать и обобщать «дети» с измученными и израненными душами. Валерий Белякович очень точно осознал и обозначил в своем «Гамлете» это различие — ведь и сам он принадлежал к поколению «детей», воспринимавших все происходящее обнаженными нервами.
Спустя несколько лет после премьеры «Гамлета» Виктор Авилов говорил: «Гамлет для меня — прежде всего духовный человек. Я не вижу в нем ни раздражения, ни „недоброты“, ни „колючести“, как не раз писали о том. Я своего Гамлета таким не стремился играть… До последней минуты Гамлет взывает к Лаэрту: „Откуда эта неприязнь, Лаэрт? Когда-то мы дружили!“ Лаэрт оскорбил Гамлета, но Гамлет благороден, он любит друзей и не стыдится этой любви, не скрывает, что ценит дружбу с Лаэртом. Во всем здесь благородство, просветленность, великодушие…»
За год до того, как состоялась премьера «Гамлета» (мы уже упоминали об этом в предыдущей главе), режиссер Резо Чхеидзе пригласил Виктора Авилова на роль Дон Кихота в многосерийном советско-испанском телевизионном фильме «Житие Дон Кихота и Санчо», прозорливо разглядев в артисте черты Дон Кихота. Но в то время еще существовал в Театре на Юго-Западе жестко введенный Валерием Беляковичем запрет на съемки — Авилов был вынужден отказаться.
Ах, каким бы мог он стать Дон Кихотом!.. Сегодня мы можем только фантазировать об этом с горечью и подлинной болью, потому что словно рассыпанные по его разным театральным ролям черточки Рыцаря Печального Образа должны были неизбежно сложиться в целостный и очень необычный образ. Но этого так и не произошло…
Зато произошло иное.
Известный кинорежиссер Георгий Юнгвальд-Хилькевич, задумывая экранизацию романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо», увидел как-то в журнале «Театр» небольшую фотографию Виктора Авилова. «Меня совершенно потрясло Витино лицо, — вспоминает он. — Выражение глаз. В них биография целая. Судьбу этого человека не надо было описывать. Багаж невероятных приключений и переживаний был уже заранее напечатан на этом лице. Потом я пошел в театр и увидел его в роли Гамлета. Это окончательно меня добило. Я увидел Гамлета не кристально положительного, не отчаянно ищущего, кто убил папу… Я увидел человека, попавшего в уникальную ситуацию. Не наоборот — не уникального человека, который попал в обыденное положение. А обыкновенного, попавшего в этот ужас юношу. И это очень совпадало с тем, что я хотел видеть в Монте-Кристо. „Человек-топор“… Когда человек лишает себя всяческих жизненных интересов и начинает видеть себя орудием Господа. Он — карающий меч. Вот так играл, по крайней мере, мне это увиделось, Виктор Гамлета. И так я себе представлял графа. Огромные глаза, устремленные не наружу, а внутрь… И, во-первых, я навсегда стал поклонником Виктора. А во-вторых, понял, что без Авилова я фильм снимать не буду. Вплоть до того, что, если Витя не сможет, — откажусь вообще от этой затеи».
Юнгвальд-Хилькевич оказался человеком упорным — он начал не с разговора с Авиловым, а с уговоров Беляковича. Как и чем он убедил режиссера — осталось тайной, но суровый запрет был снят, Виктор получил официальное разрешение Валерия Романовича на съемки…
Кстати, со съемками фильма «Узник замка Иф» по роману «Граф Монте-Кристо» связан один эпизод — по-своему забавный, а по-своему раскрывающий характер Виктора Авилова. Он рассказал об этом случае в одном из интервью.
Съемки проходили под Гурзуфом. Виктор отказался от каскадера, полагая, что с таким трюком, как плавание под водой, легко справится сам. Он и справился, но потом… «Мы базировались на большом судне „Товарищ“, а неподалеку стояла маленькая шхуна, — рассказывал Авилов корреспонденту. — Отсняли кадр, где меня вытаскивают из воды, подплыли к этой шхуне, и по иронии судьбы на ней оказались знакомые ребята из Ленинграда. За разговором я не заметил, как моя команда поплыла обратно к „Товарищу“.
Стою в дурацкой тюремной робе, мокрый, с приклеенной бородой и понимаю, что меня просто забыли. Я потом говорил им: „Ребята, если бы я играл седьмого стражника, но забыть графа Монте-Кристо — это уж слишком!“ Мне повезло, что знакомые тоже плыли в Ялту и доставили меня на берег».
Можно только представить себе, что устроили бы многие из наших кино- и телезвезд в этой ситуации! Авилов все воспринял с юмором — и вовсе не потому, что это была первая его роль в кино, что он еще не ощущал себя звездой и постеснялся затеять скандал. В этом маленьком эпизоде — ключик к характеру Виктора Авилова, научившегося от своего режиссера, Валерия Беляковича, понимать, в чем состоят приоритеты, а что является просто следствием плохого характера и дурного воспитания артиста. Уже много позже, когда публика ходила в Театр на Юго-Западе «на Авилова», когда его выразительное, мгновенно запоминающееся лицо все чаще мелькало на голубых экранах, когда его интервью и фотографии способны стали поднять тираж газет и журналов, — он оставался таким же: собранным, скромным, пристально оберегающим чувство собственного достоинства, «зацикленным» лишь на одном — работе, работе, работе. Без выходных. Без пауз. Без каких бы то ни было отключений.
«Человек-топор»… Нет, пожалуй, Юнгвальду-Хилькевичу это лишь привиделось в Гамлете — слишком, вероятно, был режиссер в тот момент уже подчинен собственному замыслу. Мысль Беляковича и Авилова двигалась, как представляется, по иному руслу. А вот в «Узнике замка Иф» эта черта становилась действительно определяющей — Эдмон Дантес, переродившийся в графа Монте-Кристо, увидел и ощутил себя орудием Господа Бога, карающим мечом, и подчинил всю свою жизнь мести и торжеству справедливости, как он ее понимал. И хотя все наши симпатии и оправдания с подросткового возраста, с самого первого прочтения принадлежат именно этому герою, с годами приходит понимание того, насколько относительно понятие справедливости и насколько запоздалой может оказаться месть.
Впрочем, в фильме Г. Юнгвальда-Хилькевича есть некоторое лукавство — закольцованность композиции (в начале и финале мы видим графа Монте-Кристо в опере, где он встречается со всеми, кому считает себя должным отомстить) дает возможность представить себе, что все происшедшее перед нами не более чем греза, сон, невоплотившаяся мечта. Эдмон Дантес вспоминает наказ аббата Фариа: «Не вздумайте мстить этим жалким людям… Вершить приговор разрушительно для души», — и осуществляет задуманное лишь в своих мечтах. Но в их пространстве он безудержен и абсолютно раскован…