Другое дело Собачкин из «Владимира III степени». Тем более что именно эта пьеса игралась как первое действие спектакля.
Здесь Виктор Авилов был в привычной, хорошо знакомой ему атмосфере комедийности и импровизации. Прохиндей Собачкин словно сошел со страниц Н. В. Гоголя — его пластика была незабываемой, столь же незабываемыми были и «рожи», которые он бесконечно корчил. Тем не менее нельзя сказать, что эта часть спектакля только смешила и «заводила» публику (хотя явно Валерий Белякович строил спектакль на контрасте первого и второго действий) — в ней была, по словам Игоря Золотусского, «какая-то мелодия, соответствующая мелодике гоголевского юмора и гоголевской поэзии… даже жесты актеров сыграны как бы по нотам». Для воплощения образа Собачкина Авилову ничего не надо было выдумывать — он лепил этого персонажа из наработанных уже приемов, из знакомого, сыгранного. Поэтому слова артиста о гоголевских образах в значительно большей степени относятся именно к Собачкину, но никак не к Ихареву.
Валерий Белякович же совершенно иначе относился к комедийному дару Виктора: «Чего стоит старуха из водевиля, а Собачкин… Это классика. На этот монолог нужно было водить студентов: мол, смотрите, что такое Артист, что такое Комедия! — говорил он. — Вы больше никогда и нигде этого не увидите. Мы этим бриллиантом пользовались. Огранили его, и он заблистал…»
«Мы» — это театр, это та творческая атмосфера и та теплота человеческих взаимоотношений, что всегда отличали спектакли Юго-Запада от спектаклей других театров. «Мы» — это студийность высшей пробы, которую Белякович с первых шагов прививал тогда еще не артистам, а самодеятельной молодежи. Прививка оказалась действенной…
В 1980-е годы в театре выпускался собственный журнал «Регистр». В одном из номеров за 1986 год Наталья Кайдалова писала: «Для многих Театр на Юго-Западе начался с Авилова. Чуть где Авилов — там уж и землетрясение, и молния, и гром среди ясного неба. И все летит, горит и гремит аплодисментами разорванный в клочки воздух. Лишь дикие междометия и возгласы исторгаются из публики, из самого ее сотрясенного сердца. Дыхание сокращается до минимума, давление поднимается до максимума, пульс скачет, а слов — нет. Потому что словами ЭТО неизъяснимо.
…Авилов прекрасен. Он источник естественного света на сцене, и когда погасает луч „пушки“, еще долго не гаснет и „во тьме светит“ золотое кольцо вокруг его головы. Оно исчезает последним. Муза трагедии, муза героической комедии, муза площадного фарса — вот ваш слуга, ваш данник, ваш поэт. Авилов — античный, потому что он стихия. Авилов — средневековый, потому что все в нем — полюса и контрасты. Он рыцарь и герой, он — шут и блаженный. То он сияет, как иконостас в престольный праздник, то такую рожу состроит, что хоть святых выноси. Но все безобразное преображает он красотой, все низкие истины взрывает поэзией. А как говорит Авилов!
Как он глаголом жжет сердца людей! Одно слово „человек“ чего стоит. Затрепанное всуе слово, скомпрометированное слово, утратившее силу слово, изрешеченное слово, мертвое слово. Но когда Авилов произносит его, оно снова оживает во всем могуществе и заветном смысле. И мы как будто впервые слышим и видим его воочию: восхитительного… и неопровержимого, как гравюра Дюрера. И дух торжествует, и душа радуется.
Какому музыкальному инструменту уподоблю я Авилова? Каждый жест его — целая музыкальная гамма. Сравню ли я его со скрипкой Страдивари или с эоловой арфой, с мощным тромбоном или с гитарой Высоцкого?..
Виктор Авилов — человек, с которым невольно чувствуешь родство. Может быть, потому, что так велика власть образов, созданных им на сцене».
Какая дивная цитата!.. В ней привлекает главным образом интонация нескрываемого восхищения, влюбленности в талант. Ведь мы так боимся высоких слов, так стараемся обезличить свою речь, чтобы не дать восторгу прорваться из души наружу и заразить тех, кто вокруг нас. А потому так часто отсутствуют в наших статьях и высказываниях простые и необходимые слова, в которых высказывала бы себя без стеснения и смущения Душа. Душа человека, покоренного искусством настолько, что речь его начинает напоминать поэтическую, возвышенную.
Сегодня, когда Виктора Авилова нет, я не могу не думать о том, что он читал эти слова и ощутил силу любви и поклонения, продиктовавших их. Потом он читал о себе много всего — и доброго, и недоброго, но как хочется предположить, что вспоминал время от времени написанное Натальей Кайдаловой и, может быть, находил в ее словах успокоение и утешение…
А следующей работой Виктора Авилова стал спектакль «Театр Аллы Пугачевой» — подлинный хит театрального сезона, поставленный Валерием Беляковичем в 1982 году. Этому спектаклю предшествовал капустник театра, из которого родился спектакль «Встреча с песней», по сию пору украшающий афишу Театра на Юго-Западе и собирающий каждый раз рекордное количество зрителей (Галина Галкина вспоминала, что «Встреча с песней», сыгранная впервые, была свадебным подарком театра. «Мы сидели с ним в центре зала, я уже была беременна, и все номера пародийные, все песни… все предназначалось нам, на свадьбу»). Собственно говоря, это не спектакль, скорее, музыкально-пародийное шоу, синхробуффонада, в которой звучат хорошо знакомые шлягеры советских и зарубежных звезд эстрады. Трудно говорить, но нельзя и умолчать о некоей преемственности — некогда дорогу подобного рода спектаклям открыл Георгий Александрович Товстоногов своей «Зримой песней». Правда, там важно было показать, насколько умеют студенты театрального института, с которыми был поставлен спектакль, драматически проживать песню, умея угадать и запечатлеть характеры, ситуации. Здесь же все было по-иному, но отрицать факт преемственности в «разыгрывании» и «проживании» сюжета песни — невозможно.
Валерий Белякович ставил спектакль откровенно буффонный — яркий, смешной, рассчитанный «на вырост»: за прошедшие десятилетия в нем сменилось очень и очень многое — и шлягеры, и звезды, осталась неизменной лишь атмосфера праздника и безудержной игры, фонтанирующей фантазии. Трудно забыть Виктора Авилова в самом начале спектакля: стоя в последнем ряду хора, он не столько пел вместе со всеми «Зори московские…», сколько поводил вокруг ошалевшими глазами, словно не понимая, как и зачем он попал сюда, жил какой-то собственной жизнью, приставая к своим соседям, предлагая им выпить, доставая из карманов то бутылку, то стакан, и т. д.
И уже после огромного успеха «Встречи с песней» Валерий Белякович задумался над «Театром Аллы Пугачевой».
Надо сказать, Белякович всегда был поклонником таланта эстрадной дивы — он относится к ней как к серьезной драматической актрисе, немного общался с Пугачевой, когда они вместе учились в ГИТИСе (Белякович на драматической режиссуре, Пугачева — на режиссуре эстрады), и, наконец, написал сценарий, в котором песни Аллы Пугачевой перемежались стихотворными вставками. Белякович нашел самого горячего сторонника своей идеи — актриса театра Тамара Кудряшова была давно влюблена в творчество Аллы Пугачевой, всячески пропагандировала его, знала наизусть все песни певицы. Она и сыграла звезду в спектакле, действующими лицами которого, наряду с реальными людьми — композитором Раймондом Паулсом, поэтом Ильей Резником, известными певцами Яаком Йолой, Валерием Леонтьевым и другими, жили и действовали герои шлягеров: Паромщик, Арлекино, Бедный Художник, Бабушка… Виктор Авилов в кудлатом парике и белом бесформенном платье виртуозно «исполнил» песню «Когда я стану бабушкой…», буквально уложив зрительный зал, стонущий от хохота. Каким-то непостижимым чудом мимика артиста остро и точно шаржировала мимику певицы, и сама она буквально впала в экстаз, увидев спектакль.
Да, это был триумф, получивший на Юго-Западе название «спектакля века», когда Алла Борисовна Пугачева со своей немалой свитой пожаловала на представление. Фотографии запечатлели хохочущую, явно очень довольную происходящим звезду, а в какой-то момент Пугачева не выдержала, выскочила на сцену и стала петь вместе с Тамарой Кудряшовой. Этот эпизод вошел впоследствии в художественный фильм «Пришла и говорю».